Работа и любовь - Ярослав Смеляков

ПРОХОДНАЯ

В час предутренний под Москвойна заставе заиндевелойдвери маленькой проходнойоткрываются то и дело.

И спешат наперегонкичерез тот теремок дощатыйстроголицые пареньки,озабоченные девчата.

Нас набатный ножной сигналне будил на барачной койке,не бежали мы на аврална какой–нибудь громкой стройке.

На гиганты эпохи тойне везли в сундучках пожитки,не бетонили Днепрострой,не закладывали Магнитку.

Но тогда уже до концамы, подростки и малолетки,без остатка свои сердцапервой отдали пятилетке.

И, об этом узнав, она,не раздумывая нимало,полудетские именав книгу кадров своих вписала.

Так попали в цеха трудаи к станкам индустрии всталифабзайчата — нас так тогдас доброй грубостью называли…

БУФЕТ

Спиралью крутись постоянной,ступеньки сбегают в буфет.Кисель пламенеет в стаканах,и в мисках блестит винегрет.

Мы лучшего вовсе не ищем:как время велит молодым,мы нашу нехитрую пищус веселою страстью едим.

За столиком шумно и тесно,и хлопает ветер дверьми.

Ты только холодным и пресным,буфетчица, нас не корми.

Еда, исходящая паром,у нашего брата в чести.

Давай ее, с пылу и с жару,покруче соли и сласти.

…Сверкают глаза отовсюду,звенит и стучит тяжелолуженая наша посуда,граненое наше стекло.

Под лампочкою стосвечовойни тени похожего нетна тихий порядок столовой,ца сдержанный званый обед.

Не склонен народ к укоризне:окончился чай — не беда.

Была ты под стать нашей жизни,тогдашняя наша еда.

Наверно, поэтому властнона много запомнились леткисель тот отчаянно красныйи красный, как флаг, винегрет.

ТАТУИРОВКА

Яшка, весь из костей и жил,весь из принципов непреложных,при бесстрастии внешнем жилувлекательно и тревожно.

Под тельняшкой его морскойсердце таяло и страдало.

Но, однако, любви такойЯшке все–таки было мало

Было мало ему давнополучать от нее, ревнуя,после клуба или киноторопливые поцелуи.

Непреклонен, мятежен, смел,недовольные брови хмуря,он от этой любви хотелфейерверка, прибоя, бури.

Но она вопреки веснеи всему, что ему мечталось,от свиданий наединенерешительно уклонялась.

И по улице вечер весьбезмятежно шагала рядом,словно больше того, что есть,ничего им теперь не надо.

Не умея пассивным быть,он отыскивал все решенья:как упрочить и укрепитьэти новые отношенья.

И нашел как раз старичка,что художничал по старинке,в жажде стопки и табачкаоколачиваясь на рынке.

(Жизнь свою доживал упрямотот гонимый судьбой талант,в чем свидетельствовали панамаи закапанный пивом бант.)

И ловец одиноких душ,приступая к работе с толком,у оконца поставил тушьи привычно связал иголки.

И, усердствуя как умел,наколол на его запястьебуквы верности «Я» и «Л» —обоюдные знаки счастья.

По решению двух сторонбез дискуссий и проволочкивензель этот был заключенв сердцевидную оболочку.

Старичок, обнаружив прыть,не угасшую от запоя,сердце сразу хотел пронзитьсимволическою стрелою.

Но традициям вопрекиЯшка грубо его заставилбоевые скрестить клинкисиневатого блеска стали.

И, однако же, те годавыражал бы рисунок мало,

если б маленькая звездана верху его не мерцала.

Отразилось как раз на ней,усложнило ее созданьестолкновение двух идей,двух характеров состязание.

Из штрихов, как из облаков,возникали, враждуя, частибеспартийной звезды волхвови звезды пролетарской власти

В результате дня через два,помещенная очень ловко,из–под черного рукавачуть виднелась татуировка.

Вместе с Лизкой идя в кино,он поглядывал то и делона таинственное пятно,что на коже его синело.

Но, любима и влюблена,освещенная солнцем алым,от неопытности онатех усилий не замечала…

ПРОГУЛКА

Не на митинг у проходной,не с заметкой в многотиражку —просто празднуя выходной,шли по городу Лизка с Яшкой.

Шли, не помню сейчас когда —в мае, может, или в апреле? —не куда–то, а никуда,не зачем–нибудь, а без цели.

Шли сквозь выкрики и галдеж,дым бензина и звон трамвая,хоть и сдерживаясь, но все жсвет влюбленности излучая.

Вдоль утихшей уже давнотемной церковки обветшалой,треска маленького кинои гудения трех вокзалов.

Средь свершений и неудач,столкновенья идей и стилей,обреченно трусящих клячи ревущих автомобилей.

Шли меж вывесок и афиш,многократных до одуренья,сквозь скопление стен и крыши людское столпотворенье.

Шли неспешно, не второпях,как положено на прогулке,средь цветочниц на площадяхи ларечников в переулках.

Но парнишки тех давних лет,обольщенные блеском стали,ни букетиков, ни конфетдля подружек не покупали.

Меж гражданских живя высоти общественных идеалов,всяких сладостей и красотнаша юность не признавала.

Были вовсе нам не с руки,одногодкам костистым Яшки,эти — как их там? — мотыльки,одуванчики и букашки.

Независимы и бледны,как заправские дети улиц,мы с природой своей странымного позже уже столкнулись.

От подружек и от друзей,об усмешках заботясь мало,беззаветной любви своейЛизка храбрая не скрывала.

Да и можно ли было скрытьот взыскательного участьяупоенную жажду жить,золотое жужжанье счастья?

В молодые недели те,отдаваясь друзьям на милость,словно лампочка в темноте,Лизка радостью вся светилась.

В этот самый заветный сроксолнца и головокруженьястал нежней ее голосок,стали женственными движенья.

Средь блаженнейшей маятыс неожиданно острой силойсквозь знакомые всем чертыпрелесть новая проступила.

Это было не то совсем,что укладывалось привычнов разнарядку плакатных схеми обложек фотографичных.

Но для свадебных этих глаз,для девического томленьяв комсомольский словарь у насне попали определения.

Так, открыта и весела,будто праздничное событие,этим маем любовь пришлав наше шумное общежитие.

Ни насмешечек, ни острот.

Или, может быть, в самом делемы за этот последний годпосерьезнели, повзрослели?

И, пожалуй, в те дни как раздогадались смущенно сами,что такая напасть и насожидает не за горами.

Словом, — как бы точней сказать?их волшебное состояньемы старались оберегать,будто общее достояние.

МАЯКОВСКИЙ