Лесные солдаты - Валерий Поволяев

А на другом хуторе к ним вышел небритый худой мужик, держа в руках тяжёлое двуствольное ружьё, выразительно повёл стволом снизу вверх, будто хотел задрать им головы:

– А ну валите отсюда, жиганы! Не то я стрельбу открою. В селе рядом немцы находятся – живо прибегут. Они такими, как вы, очень даже интересуются.

С хутора действительно была видна окраина большого села. Мужика можно было уложить в один приём, но Чердынцев не стал этого делать, развернулся на сто восемьдесят и пошёл в лес. Лишь пробормотал на прощание:

– Спасибо, дядя!

– Ешь и не подавись, племянничек! – насмешливо проорал вслед небритый, подкинул в руке ружьё и вернулся в дом.

– Ничего, товарищ лейтенант, обойдёмся и картошечкой, – попробовал подбодрить командира маленький боец, – лучше картошечки, запечённой на углях, может быть только осетрина. Интересно, а Наполеон пробовал картошку, испечённую в костре?

– Пробовал, – пробурчал в ответ лейтенант.

– Откуда знаете?

– А что он мог есть в голодной России восемьсот двенадцатого года? Жареные апельсины?

– Пхе! – переводя разговор в другое русло, хмыкнул Ломоносов, покосился через плечо на хутор. – Всыпал бы я этому куркулю… Пару пуль в задницу он точно заработал.

– Через два дня картошка кончится, – сказал лейтенант, – а дальше что? Боец без еды – не боец. Его даже беззубый хорёк одолеет.

– Не тужитесь, товарищ лейтенант. Едой мы всё равно разживёмся.

Ломоносов знал, что говорил. Круглое лицо его в слабых, проступивших на переносице конопушках, было серьёзным, глаза от усталости ввалились, а вот круглый аккуратный нос выпятился, стал, кажется, крупнее.

Через два дня, когда они остановились на краю замусоренного лесного пятака, перечёркнутого упавшими деревьями, Ломоносов настороженно вытянул шею и пошмыгал носом.

– Однако товарищ лейтенант… Нам неплохо бы здесь задержаться. Хотя бы на полчаса.

– Зачем?

– Мы же вели душещипательные беседы насчёт провианта…

– Вели… Ну и что?

– Вот тут-то мы провиантом и разживёмся, – Ломоносов, кряхтя устало, улёгся за стволом дерева. Выставил перед собой ствол автомата и замер, сделался и невидимым, и неслышимым, Чердынцев даже удивился, насколько быстро произошло это преображение. – И вы тоже схоронитесь, товарищ лейтенант, – сердитым тоном потребовал маленький солдат.

На недалёкое дерево, на самую макушку, села говорливая сорока, застрекотала было, словно конная косилка, качнулась на ветке, Ломоносов приподнял одну бровь, глянул на сороку. Та, поймав человеческий взгляд, поперхнулась, будто в горло ей попала щепка, качнулась на ветке смятенно и спрыгнула в зелёную тьму леса, растворилась. Маленький солдат удовлетворённо опустил бровь.

Минут через пятнадцать на пятак выскочил дикий кабанчик, которого Ломоносов потом назвал «боцманёнком» – экземпляр килограммов на сорок, захрюкал заполошно – искал своё семейство, потерянное в чаще.

В это мгновение раздался сухой короткий щелчок. «Боцманёнок» подпрыгнул высоко, будто от земли его оттолкнула пружина, ударился о дерево и отлетел в сторону – выстрел был метким. «Боцманёнок» даже не шелохнулся – пуля пробила ему сердце.

– Молодец, Ломоносов, – запоздало похвалил лейтенант.

А Ломоносов времени даром не терял, ухватил поросёнка за ногу и потащил в кусты, прочь с замусоренного пятака. Лейтенант кинулся ему помогать, ухватил «боцманёнка» за вторую ногу.

– Нам надо его как можно быстрее опалить, разделать и давать отсюда дёру, товарищ лейтенант, – проговорил Ломоносов запыхавшимся голосом, будто только что одолел стометровку с рекордным временем. – Тут оставаться нельзя, нас палёный волос может выдать. Этот запах такой едкий, что за два километра слышен.

– А запах жареного мяса?

– Гораздо слабее.

В руках у Ломоносова спорилось всё, городской житель Чердынцев этому только дивился: в несколько минут тот набрал сушняка для костра, подпалил с одной спички и, завалив на огонь тушу «боцманёнка», с электрическим хрустом провёл по боку лезвием ножа.

– Товарищ лейтенант, вы, ежели чего, будьте готовы подмогнуть мне.

Вкусно запахло палёной щетиной, сильно запахло, лейтенант ощутил, что во рту у него в твёрдый, словно бы выструганный из дерева комок сбилась слюна – очень захотелось есть.

Маленький солдат орудовал ножом, как фокусник, быстро оскоблил поросёнка, вспорол ему брюхо, отрезал голову, от внутренностей отделил печёнку и сердце, остальное зашвырнул в кусты с бурчанием:

– Тяжесть только лишняя!

– Сердце тоже можно выбросить, Ломоносов. Это – ливер, мясо третьего сорта.

– Это лучшее мясо, товарищ лейтенант, – не согласился с командиром маленький боец, – самое чистое, самое полезное – в нём ни капли жира.

– Ага, одни витамины, – не удержался от подковырки лейтенант, – как в помидорах.

– Напрасно смеётесь, товарищ лейтенант, ненцы в тундре едят оленьи сердца сырыми – посыпают солью, едут на нартах и жуют… Как иной школяр в Москве печенье… А ненцы – люди мудрые. Как Карл Маркс.

– Как Карл Маркс?

– Ну, может, не как Карл Маркс, но на Фридриха Энгельса тянут. Дети природы… А брезент подстилочный, который я срезал с немецкого грузовика, придётся, товарищ лейтенант, на другое дело использовать. Нам мясо не во что завернуть. Если по ранцам распихать – испортим трофеи безнадёжно.

Через несколько минут «боцманёнок» был разделан, разрезан пополам – Ломоносов ножом перепилил хребет и отделил переднюю часть от задней. Чердынцев вытряхнул брезент из своего ранца, маленький солдат из своего – в эти непромокаемые полотнища и завернули мясо.

– Вы не горюйте, товарищ лейтенант, брезент мы отстираем. А вот ранцы хрен бы отстирали, – Ломоносов взвалил половину «боцманёнка» себе на спину, крякнул и первым шагнул в кусты. – Идёмте, товарищ лейтенант! – Он сейчас ощущал себя старшим в их двойке – вот что значит добытчик, сделавший толковый выстрел. Хотя и хорошо понимал, кто он, а кто лейтенант… У них даже образование разное, не говоря уже о кубарях, украшавших зелёные петлицы лейтенанта – у маленького солдата ни одного кубаря, у лейтенанта – целых два…

Далеко они не сумели уйти, сил не хватило, одолели примерно с полкилометра и скатились в дремучий лесной овраг, окаймлённый длинными стеблями крапивы и чернобыльника. Выбрали место почище, и Ломоносов сбросил с плеч неудобную ношу.

– Всё, товарищ лейтенант, дальше не пойдём… Будя! – С загнанным сипом он стёр пот со лба, выбил из себя что-то застрявшее, пожаловался: – Дыхание в глотке колом встало, ни туда ни сюда… Воздуха нет.

Лейтенант также сбросил с себя брезентовый куль, связанный узлом. Присел на корточки, под ноги положил автомат. Отдышался немного и неожиданно услышал тихий чистый звон, будто бы исходивший из некой сказки. Что это? Звон раздавался совсем рядом, шёл из-под ног, Чердынцев ткнул рукой в зелёную, поросшую муравистой травкой зелёную полосу и отдёрнул пальцы, словно обжёгся. Пальцы были мокрыми. Вон оно что оказывается! По дну оврага, под плотной травяной полосой струился крохотный ручеёк.

– Господи! – удивлённо пробормотал лейтенант, накрыл зелёную полосу обеими ладонями, перевернул их – в ладони тут же натекла вода.

Диво какое! Он губами схлебнул воду с ладоней. Вода была чистая, вкусная и очень холодная – ключ этот выбивался из склона оврага где-то совсем рядом, не успевал нагреться… Ломоносов также ткнул руки в мелкую круглолистную мураву, набрал воду в ковшик, с наслаждением выхлебал. Потом набрал воды снова и опять звучно заработал ртом, затем добавил ещё и лишь после этого позволил плеснуть воды себе в лицо. Замычал блаженно.

– Почаще бы нам встречались такие райские источники, м-м-м, – он опять набрал воды в ладони. – Благодать!

Небо тем временем пожелтело, сделалось горячим, но это длилось недолго – минут через десять по нему поплыли серые ватные пятна. Хоть и немного было видно неба из узкого оврага, а всё-таки сделалось понятно, что может созреть гроза.

– Благодать! – восхищённо повторил Ломоносов. – Как у нас в Архангельской области…

Он времени не терял – набрал сушняка – ободрал ветки с поваленного ствола, соединившего одну сторону оврага с другой, подтащил к лейтенанту, потом оборвал несколько свисающих лохмотьев – отслоившуюся кору.

Хоть и должен был овраг быть сырым – из-за ручья, из-за затенённых боков, а он сырым не был – ветки ломались со звонким треском, – да и сам ключ метрах в пятнадцати от облюбованного Ломоносовым места уходил в землю – нырял в неё с тихим печальным звуком и больше не показывался. Впрочем, где-то он наверняка возникал – где-то, но не здесь.

Маленький солдат срезал длинный стебель лещины, оскоблил его. Оглядел стебель, остался доволен и отдал Чердынцеву.