Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

Он был главной знаменитостью деревни. Все звали его – «Виктор – Сифорт». Никто никогда не произносил отдельно имя или фамилию. Да мы и считали в то время это словосочетание одним именем. Когда зал заполнялся зрителями, механик включал киноаппарат и открывал дверь – для его охлаждения. Тогда я начинал заглядывать внутрь будки. Аппарат четко стрекотал и светлый луч из него убегал через отверстие в темноту зрительного зала. Я вставал у косяка, потом на порог и прижимался к стене. Наконец, Виктор – Сифорт хватал на ходу табурет и ставил его у стены рядом со смотровым окошечком. Я быстро звал Мишу. Мы торопливо вставали ногами на табурет и устремляли взгляд через квадратное отверстие на далекий экран. Так, обнявшись и прижавшись, щека к щеке, мы простаивали до конца сеанса.

Изредка механик молча отталкивал наши головы в сторону и заглядывал в зал. Стараясь перекричать шум аппарата, он орал нам в уши:

– Шорт возми! Лямпа опят слапо карит.

Делал страшные глаза, сокрушенно тряс головой:

– Это не карашо. Плехо!

Иногда он неожиданно стучал нам по плечу и, когда мы оборачивались, высыпал каждому из нас в ладошку немного подсолнечных семечек. Потом тыкал пальцем в грудь нам и себе:

– Ифан, Мишель, Витольд. Ошень карашо. Да, да! Так есть!

При этом он улыбался широко и дружелюбно.

Большая дружба у нас велась со сторожем парикмахерской. Все звали его «Паша – Беларусь». Он был огромный, грузный, седой. Почти всегда дремал на крыльце, а зимой – в углу парикмахерской, где за занавеской и спал. Он был совершенно невозмутим и бездеятелен. Когда ему говорили:

– Двери-то скоро отпадут с петель. Приколотил бы.

Он вставал, внимательно осматривал входную дверь. Потом оглядывался на большую поленницу около забора. Доставал изо рта курительную трубку и глубокомысленно изрекал:

– Ничева. Усе в порядке. Дров есть. Двер не надо.

И снова уходил в свой угол. Наша с ним дружба основывалась на обоюдной выгоде. Идею подал Миша. Он увидел у Паши старое, казенное ружье – берданку и выпросил его на один вечер. Этому поспособствовал парикмахер – Иосиф Шмаевич. Он, стараясь повернуть свою голову к сторожу, но, не отрывая глаз от очередного клиента и летающей в руке опасной бритвы, говорил быстро, почти захлебываясь словам:

– И что зе ви себе думаете, Паша? Зачем этот ценный инструмэнт будет валяться под кроватью? Пусть мальчики охотничают. И будут кушать мясо. А може бить, они не забудут и нас? Принесут по кусочку. Что-о-о? Неужели ви не хочете кушать вкусного мяса, Паща?

Заполучив ружье, мы с Мишей сходили на болото и я подстрелил двух уток. Одну из них отдали Паше, а он доверил нам берданку «в длительное пользование». С тех пор мы с Мишей сутками ползали по болотам в поисках дичи. Миша подгонял ко мне уток, а я стрелял из ружья. Охотничья добыча хоть и была очень скромной, но стала большим подспорьем в нашем скудном питании.

Мы не имели понятия о том, кто из нас какой национальности. И никогда об этом не задумывались, пока в леспромхоз не прибыла группа таджиков. Сообщение об этом событии сделал дед по прозвищу «Хиба».

– Экого чуда пригнали. Все, как один, чернущие. Рожи-то блестят, будто голенище. Вот ведь беда-то какая!

И заговорчески оглядев слушателей, которые от удивления пооткрывали рты, доверительно добавил:

– Говорят – все шпиены. В заграницу бегали.

С приездом таджиков заботы у нас с Мишей прибавилось. Были они ни к чему не приспособлены. Не понимали ни одного русского звука. Смотрели на мир огромными, черными, испуганными глазами и молчали. Сначала их водили строем на погрузку леса в вагоны. Но ничего не вышло. Они не умели этого делать. А может, не хотели? Кто знает! Теперь уже некому ответить на этот вопрос.

В конце концов их оставили в бараке, вменив в обязанность заготовку дров для своих печей. Питание в рабочей столовой было плохим и они всегда были голодны.

Когда мы с Мишей раздавали им сырой картофель и овощи, они тихо брали их. Низко кланялись и произносили обычно непонятную нам тарабарщину:

– Мамо джона, сат коллахом.

Это звучало так загадочно и проникновенно, грустно и таинственно, что мы с Мишей тоже кланялись в ответ. Накормить таджиков было невозможно. Нам, деревенским мальчикам, пришлось даже в этих целях «страдовать». Так у нас именовались тайные походы по чужим огородам.

Но скоро наступила морозная осень и наши продовольственные «ресурсы» закончились. А недели через две в таджикском бараке началась эпидемия и нас не стали туда пускать. К Новому году барак опустел. Бедные жители солнечных гор успокоились на дальнем кладбище в дремучей, холодной, сибирской тайге.

К концу войны эвакуированные стали уезжать на родину. Засобирался и Миша со своей матерью. Он все чаще рассказывал о Киеве. Я, никогда не видевший города, как ни напрягал свою фантазию, кроме большой деревни, ничего не мог себе представить.

Однажды Миша сказал, что в городе можно купить пистолет.

- Давай деньги, я тебе куплю и привезу или отправлю.

Какой мальчишка не хотел иметь пистолет? Я согласился. Но где взять деньги? Миша предложил попросить у матери и сказать, что для подарка, а о пистолете, мол, будем знать только мы двое.

К моему удивлению мать даже обрадовалась. Достав из-за образов старую косынку с мятыми рублями, она говорила, отдавая деньги:

- Купи, Миша, купи. Говорят, в городе все можно купить. Лучше бы ему штаны какие. Эти-то скоро уже совсем спадут. Ходит вон – тело грешное наруже... Или материалу какого. Уж я как-нибудь сама сошью – скулемаю. Не велик жених – износит. Мы-то неизвестно когда отсюда выберемся.

Провожали Мишу почти все мальчишки деревни. Это как-то даже меня обескуражило, разбудило чувство непонятной ревности. Мне хотелось обнять его и сказать что-то невероятно нежное и трогательное. Но он