Наполеон и Мария-Луиза - Ги Бретон

И написал ей вот это письмо, которому суждено было изменить всю его судьбу:

«Друг мой, все эти дни я провел в седле. 20-го я был в Арси-сюр-Об. Неприятель напал там на меня в шесть часов вечера. В тот день я дал бой, в котором нашли смерть четыреста вражеских солдат. Я отбил у врага два орудия, но два и потерял, так что мы квиты. 21-го армия противника вступила в бой для того, чтобы прикрыть продвижение своих обозов на Бриен и Бар-сюр-Об. Я принял решение перейти Марну и напасть на его коммуникации для того, чтобы отбросить его подальше от Парижа и Сен-Дизъе. Прощай, моя милая, поцелуй моего сына.

Нап.»

И, даже не позаботившись о том, чтобы зашифровать это письмо, Наполеон вручил его нарочному…

Эту невообразимую неосторожность можно объяснить только любовью.

«В тот день, – пишет Жюль Бернар, – Наполеон поступил словно любящий муж, который хочет довериться любимой женщине. Перед тем как начать решительные действия, он испытал настоятельную потребность припасть к груди Марии-Луизы и поделиться с ней своими планами. Эта неосторожность и погубила его»35.

И вот спустя несколько дней императрица пригласила в свою гостиную в Тюильри герцога де Ровиго:

– Есть ли у вас какие-нибудь известия от императора?

– Нет, Ваше Величество.

– А вот у меня есть, и я вам сейчас их дам. Я получила их сегодня утром.

Министр полиции сделал удивленное лицо:

– Но никакой почты не поступало!

– Правильно, – сказала Мария-Луиза. – Почты не было. Вы удивитесь еще больше, если я вам скажу, что маршал Блюхер прислал мне письмо от императора, которое он среди многих других обнаружил в почте, которую перехватили вместе с посыльным. Честно скажу, по размышлении меня очень обеспокоили последствия, которые может иметь этот случай. Император всегда шифрует письма, которые он мне пишет. Со времени его отъезда все его письма я получала зашифрованными, но вот это, единственное, не было зашифровано, и в нем он сообщает мне о своем плане. Именно оно и попало в руки неприятеля. В этом я вижу неизбежность, которая приводит меня в уныние.

Мария-Луиза имела все основания для беспокойства. Письмо Наполеона было перехвачено неприятелем, переведено и прочитано Блюхером.

Прознав о тайных замыслах императора, военачальникам коалиции оставалось только изменить направление и двинуться на Париж, который теперь становился легкой добычей для них…

Так любовному письму суждено было привести к крушению империи…

Во время последних дней марта 1814 года, когда армии коалиции приближались к Парижу, Наполеон с напряженным лицом, на котором была написана боль, часто садился, прислонясь спиной к дереву. Обхватив голову руками, он по нескольку минут оставался, судя по всему, в состоянии глубокой печали.

Ворчуны глядели на него с состраданием, полагая, что его угнетает продвижение неприятеля. Вечерами они разговаривали об этом на бивуаках, восхищаясь тем, что их повелитель так близко к сердцу принимает боль своего народа.

Они, естественно, ошибались. Императора при остановках заставляла так страдать не столько складывавшаяся обстановка, сколько венерическая болезнь, которую он, к несчастью, подцепил до своего отъезда из Парижа36.

Несмотря на мучившую его болезнь, Наполеон, не ведая о том, что его план был раскрыт, силился увлечь за собой войска союзников. Он метался от Дулевана к Сен-Дизье, от Сен-Дизье к Витри, от Витри к Маролю…

Разумеется, безо всякого толку.

А в это время в Тюильри нарастала паника. Все укладывали вещи, жгли бумаги, паковали сокровища короны. Поскольку русский царь был уже в Бонди, а французские войска сражались в Роменвиле, в Сен-Дени и у заставы Клиши.

Вечером 28 марта собрался Совет под председательством Марии-Луизы с целью принять решение, следует ли регентше и королю Римскому уезжать из Парижа.

Первым взял слово военный министр Кларк. Очень встревоженный происходящими событиями, он высказался за немедленный переезд на Луару.

Его предложение вызвало протест остальных членов Совета, чье мнение выразил Талейран, заявивший, что отъезд Марии-Луизы отдаст Париж в руки роялистов и развяжет коалиции руки для смены правящей династии.

Князь де Беневан был прав. Оставшись в столице и лично встретив своего отца, императрица очень затруднила бы восстановление Бурбонов. Ее положение регентши заставило бы коалицию вести переговоры с ней, как с представителем законной власти. Вне стен Парижа она стала бы всего-навсего беглой государыней…

Кроме того, ее отъезд мог бы сильно разочаровать парижан, поскольку национальная гвардия поклялась императору защищать ее.

Встал государственный министр Буле де Ламерт:

– Ваше Величество, возьмите на руки короля Римского и покажите его народу. Проследуйте по улицам, по бульварам, посетите Городскую ратушу и дайте сигнал к героическим действиям. И тогда весь Париж возьмет в руки оружие и выступит против неприятеля…

Мария-Луиза со слезами на глазах заявила, что готова остаться.

Начали голосовать. Совет почти единодушно высказался против отъезда императрицы и короля Римского.

В этот момент со своего места поднялся Жозеф, дрожавший от мысли, что сможет оказаться нос к носу с казаками. Он прочел присутствующим письмо Наполеона, полученное им 8 февраля:

«Если по непредвиденным обстоятельствам мне придется отойти к Луаре, я не оставляю императрицу и сына вдали от меня, поскольку может случиться так, что их обоих заберут и отправят в Вену. Это может произойти с еще большей вероятностью в случае моей смерти. Если придет известие о проигранной битве и о моей смерти, вы узнаете об этом раньше министров. Отправьте императрицу и короля Римского в Рамбуйе; отдайте приказ Сенату, Совету и всем войскам собраться на Луаре; в Париже оставьте префекта или имперского комиссара, или же мэра… Но не дайте императрице и королю Римскому попасть в руки неприятеля. Будьте уверены в том, что начиная с этого момента Австрия потеряет к событиям всякий интерес и что она возьмет императрицу себе с богатой добычей, под предлогом того, что отец хочет видеть дочь счастливой, а французам навяжут все, что пожелают регент Англии и русский царь… В интересах самого же Парижа, чтобы императрица и король Римский покинули город, поскольку интерес этот не может быть отделен от их особ. Со времен основания мира я не видел примера того, чтобы монарх позволял пленить себя в открытом городе. Итак, если я останусь в живых, мне должны подчиняться и выполнять мои распоряжения; если же я погибну, то мой сын и наследник короны и императрица-регентша должны во славу французов не дать неприятелю взять себя в плен и отступать до последней деревни с последним из своих солдат… Действительно, что люди скажут об императрице? Что она бросила трон своего сына и мужа; союзникам лучше поскорее все закончить и отправить их пленниками в Вену. Я удивлен, как вы этого не поймете. Думаю, что от страха в Париже люди могли потерять голову… Что же до моего мнения, я предпочел бы, чтобы моего сына убили, нежели он оказался бы вывезенным в Вену в качестве австрийского принца. Я достаточно хорошего мнения об императрице, чтобы быть уверенным в том, что она придерживается такого же мнения, как хорошая мать и верная жена… Всякий раз, когда я видел постановку “Андромахи”, я жалел Астианакса, пережившего свою семью, и не считал, что он счастлив оттого, что не погиб вместе с отцом».