Джозеф Антон - Салман Рушди

Была одна квартира на углу Шестьдесят шестой улицы и Мэдисон-авеню напротив магазина Армани. Потолки там были низковаты, и квартира не сказать чтоб блистала красотой, но цена была приемлемая, и хозяин соглашался продать квартиру ему. Дом был кооперативный, поэтому требовалось согласие правления, но хозяин оказался председателем правления и пообещал, что здесь проблемы не будет, чем доказал одно: даже председатели правлений жилищных кооперативов Верхнего Истсайда могут неверно представлять себе, как люди в действительности к ним относятся. Дело в том, что, когда пришло время для собеседования, враждебность правления к кандидату оказалась такова, что ее нельзя было объяснить одной лишь тучей над его головой. Он пришел в квартиру, которая вся блестела, полную лакированных дам с лишенными мимики, точно маски в греческих трагедиях, лицами, и ему приказали разуться, чтобы не повредить пушистый белый ковер. Собеседование было до того поверхностным, что это могло значить одно из двух: либо богини в масках уже решили сказать «да», либо они решили сказать «нет». В конце разговора он заметил, что был бы благодарен за быстрое решение, на что самая величественная из величественных дам, красноречиво пожав плечами, ответила сквозь античную неподвижность лица, что решение состоится, когда оно состоится, и затем добавила: «Нью-Йорк — очень жесткий город, мистер Рушди, и вы, я уверена, понимаете почему». — «Нет, — хотелось ему сказать. — Нет, честно говоря, я этого не понимаю, миссис Софокл, не могли бы вы объяснить?» Но он знал, чтó она сказала ему на самом деле: «Нет. Только через мой наботоксированный, липосакцированный, прошедший гидроколонотерапию и операцию по удалению ребер труп. Тысячу раз нет».

В последующие годы он порой жалел, что не запомнил имени и фамилии этой дамы: она заслужила его большую-пребольшую благодарность. Если бы правление его одобрило, пришлось бы купить квартиру, которая не нравилась ему по-настоящему. Но сделка не состоялась, и в тот же день он нашел себе новое жилье. Иной раз трудно было не поверить в Судьбу.

Песня группы U2 — «его» песня — звучала по радио и как будто нравилась диджеям. «В фильме, — сказала ему Падма, — я хочу сыграть Вину Апсару. Я идеально подхожу на эту роль. Ясно как день». How she made me feel, how she made me real[272]. «Ho ты не певица», — возразил он, и она рассердилась. «Я беру уроки пения, — сказала она. — Мой преподаватель говорит, у меня большие возможности». Права на экранизацию романа незадолго до того купил португальский продюсер Паулу Бранку, похожий на удалого пирата, а режиссером фильма должен был стать Рауль Руис. Он встретился с Бранку и предложил Падму на главную женскую роль. «Конечно! — отозвался Бранку. — Это будет замечательно». В те дни он еще не умел переводить с языка продюсеров на английский и не понял, что на самом деле Бранку сказал: «Ни под каким видом».

Он пообедал в Лондоне с Ли Холлом, автором получившего хвалебные отзывы и номинированного на «Оскара» сценария фильма «Билли Эллиот»; Холлу очень понравилась «Земля под ее ногами», и он с большой охотой взялся бы за сценарий. Но Руис отказался даже встречаться с Холлом, и проект начал стремительно разваливаться. Руис нанял испаноязычного сценариста-аргентинца Сантьяго Амигорену, который собирался написать сценарий по-французски, с тем чтобы его потом перевели на английский. Первый вариант этого составного монстра, этого сценария-тянитолкая был, что неудивительно, ужасен. «Жизнь — это ковер, — изрекал один из персонажей, — полный его узор нам открывается только в сновидениях». Причем это еще была одна из наиболее удачных реплик. Он пожаловался Бранку, и тот упросил его, не согласится ли он поработать с Амигореной над новым вариантом. Он согласился и полетел в Париж, где встретился с Сантьяго — очень милым человеком и, несомненно, прекрасным писателем, когда он писал на родном языке. Однако после того, как они все обсудили, Амигорена прислал ему второй вариант, который был таким же туманно-мистическим, как первый. Он собрался с духом и сказал Бранку, что хотел бы сам написать сценарий. Когда он послал его Бранку, ему стало известно, что Рауль Руис отказался его читать. Он позвонил Бранку:

— Не захотел даже прочесть? Почему?

— Вы должны понять, — ответил Бранку, — что мы находимся во вселенной Рауля Руиса.

— Вот как, — сказал он. — Я, честно говоря, думал, что мы находимся во вселенной моего романа.

После этого проект за несколько дней окончательно рассыпался, и мечту Падмы о том, чтобы сыграть Вину Апсару, постигла ранняя гибель.

«Нью-Йорк — жесткий город, мистер Рушди». Проснувшись однажды утром, он увидел на первой странице «Пост» снимок Падмы во весь рост, а рядом, под маленькой врезкой, представлявшей собой его собственное фото, — заголовок аршинными буквами: ЕСТЬ ЗА ЧТО УМЕРЕТЬ.

На другой день та же газета напечатала карикатуру: его лицо, увиденное сквозь оптический прицел снайперской винтовки. Подпись гласила: НЕ ГОВОРИ ГЛУПОСТЕЙ, ПАДМА, В НЬЮ-ЙОРКЕ ЭТИМ ЧОКНУТЫМ ИРАНЦАМ МЕНЯ НЕ ДОСТАТЬ. Несколько недель спустя в той же «Пост» — еще одна фотография, они вдвоем идут по улице на Манхэттене, и подпись: ЗА ЧТО СТОИТ УМЕРЕТЬ. История разошлась очень широко, и в Лондоне редактор одной газеты заявил, что его редакция «завалена» письмами с требованиями конфисковать у Рушди авторские отчисления, потому что он-де «смеется над Британией», открыто живя в Нью-Йорке.

И теперь ей стало страшно. Ее фотоснимки были во всех газетах мира, и она сказала, что чувствует себя уязвимой. В офисе Эндрю Уайли он встретился с сотрудниками разведывательного отдела нью-йоркской полиции, которые, к его удивлению, не находили причин для беспокойства. В определенном смысле, сказали они, «Пост» сделала для него доброе дело. О его появлении в городе было объявлено так громко, что, если бы кто-нибудь из «плохих парней», за которыми они следили, питал к нему интерес, он немедленно зашевелился бы и обратил бы на себя внимание. Но Мировая Сила пребывала в покое. Все было тихо. «Мы не думаем, что кто-нибудь интересуется вами в данный момент, — сказали они. Так что мы не видим проблем с реализацией ваших планов».

Эти планы включали в себя сознательную линию на то, чтобы его часто видели в общественных местах. Никакой больше игры в прятки. Он будет есть в ресторанах «Балтазар», «Да Сильвано» и «Нобу», ходить на просмотры фильмов и презентации книг, на виду у всех проводить время в таких допоздна открытых заведениях, как «Мумба», где Падму хорошо знают. Разумеется, в некоторых кругах на него будут смотреть как на этакого «монстра вечеринок», кое-кто будет над ним насмехаться — но он не знал другого способа показать людям, что его присутствия не надо бояться, что теперь все будет по-другому, что это нормально. Только такая жизнь, открытая, зримая, бесстрашная и привлекающая из-за этого внимание газет, могла изгнать боязнь из окружающей его атмосферы, боязнь, которая, он считал, была теперь более серьезной проблемой, чем какая бы то ни было иранская угроза, если она еще существовала. И Падма, несмотря на свои частые перемены настроения, на свою способность к капризным выходкам «образцовой модели» и на нередкие периоды холодности по отношению к нему, согласилась — и это делает ей великую честь, — что именно так ему следует жить, и была готова делить с ним эту жизнь, хотя ее дед К. К. Кришнамурти («К. К. К.»), обитатель мадрасского района Безант-Нагар, говорил в интервью различным изданиям, что он «в ужасе» из-за присутствия этого Рушди в жизни внучки.