В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов

Как я стал шевалье

Бог ты мой, как любили мы на фронте ордена. Не расставались с ними ни днем ни ночью. И в атаку солдаты ходили, гремя медалями, и в госпиталях пришпиливали их к своим нательным рубахам. И я, признаться, не отставал.

Не знаю, то ли введение погон, то ли появившееся после Сталинграда обилие свободного времени, но, оказавшись после землянок в уютных украинских хатах, все командиры, превратившиеся вдруг в офицеров (а бойцы — в солдат), стали страшно форсить. В погоны старательно всовывались куски жести от консервных банок или пластинки плексигласа. Из плащ-палаток, что усиленно преследовалось начальством, шились легкие летние сапоги, так называемые «драпсапожки». Впрочем, и ходить, даже в самую жару, в плащ-палатках или плащ-накидках (были и такие) считалось тоже особым шиком. Веяло чем-то давним, гусарским, наполеоновскими войнами…

Кстати, после войны плащ-палатки вошли в моду и у официальных скульпторов. Все Черняховские и прочие бронзовые генералы обязательно в ниспадающих с плеч плащ-палатках, как в тогах. А вот каски — признанный атрибут мемориальных солдат — на фронте не носили. И тяжело, и как-то в ушах резонировало — трудно, мол, разобрать, куда мина летит. В немецкой армии, между прочим, неношение каски приравнивалось к самострелу. В нашей же армии, кажется, только генералу Петру Григоренко удавалось заставлять своих бойцов пользоваться касками. Требование вполне уместное — от осколков каска отлично защищает.

Итак, все мы форсили. В завидно тихие дни между Сталинградом и Курской дугой. Средний командир — от младшего лейтенанта до капитана включительно — выглядел примерно так: пилотка, желательно синяя, летчицкая, или темно-зеленая, суконная, на правое ухо, на сантиметр не доходящая до правой брови; гимнастерка — чуть ниже пупка, погоны торчком, ремень с выпуклой звездой или двойными дырками, портупея — желательно тоже двойная, через оба плеча. Немецкий вальтер предпочитался нашему пистолету ТТ. Вместо ремешка к нему особым шиком считался немецкий шомпол — он не прямой, как у нас, а в виде цепочки, напоминающей четки. Сапоги, естественно, хромовые, собранные в гармошку, чтобы верх приходился на середину икры. На левом боку к поясу прикреплялся кинжал. Если у тебя были хорошие отношения с артмастерской, то ручка обычной саперной финки делалась наборной из разноцветного плексигласа.

В этом кинжальном форсе я побил все рекорды. Мои саперы приделали к ней специальные ремешки, и финка болталась у самых колен, как кортик. Чуть-чуть повыше, но тоже низко, болталась полевая сумка… Как выяснилось позднее, во время атаки, обе эти кокетливые детали очень мешали бежать…

Вот так мы выглядели. Само собой разумеется, все ордена, медали и гвардейские значки — через всю грудь. После войны они уступили место планкам — своеобразный шик, подчеркивающий твою скромность. Со временем интерес ко всему этому пропал. Особенно после того, как — разумеется, по просьбе самих орденоносцев — отменены были орденские деньги и право на бесплатный проезд.

Но тогда, в разгар войны, очень мы гордились своими орденами.

Как вручали мне в Сталинграде медаль «За отвагу» (она считалась чем-то вроде солдатского «Георгия»), я хорошо помню. В землянке у командира полка майора Митилева. Весьма торжественно, с последующей небольшой пьянкой. «Красную Звезду» за проявленное якобы геройство я получил после форсирования реки Ингулец. Геройство проявили саперы — они наводили мост под сплошным минометным огнем, — я же, как говорится, руководил операцией, находясь вне поля обстрела. Где и кто вручал мне эту «Звездочку», не помню. К слову, относились к ней все с некоторой иронией, и называлась она «бабьим» орденом, так как награждались ею преимущественно ППЖ — «походно-полевые жены» начальства — связистки и медсестры.

Третий орден, «Знак Почета», так называемый «Краковяк», — на нем, уродливом и тяжелом, изображены несущие знамена и вроде бы танцующие парень и девка — мне дали заодно с тысячей других украинских «письмэнников» к 300-летию воссоединения Украины с Россией. Преподнесен он был в очень красивой лакированной шкатулке самим Коротченко, если не ошибаюсь, председателем совета министров Украины.

Лауреатский же значок (тогда еще с профилем Сталина, потом его заменили на лавровую ветвь) мне без лишних слов выдали в окошечко мхатовского администратора тов. Михальского — он заодно был секретарем Комитета по Сталинским премиям. Носить я его никогда не носил, если не считать двух раз, когда ходил к директорам киевских вузов устраивать детей моих еврейских друзей.

И вот прошли годы… Чтоб быть точным, скажем, сорок лет. Высокие мои награды, полузабытые, хранятся в той самой лакированной шкатулке. И вдруг, на двенадцатом году моей парижской жизни, получаю я письмо от министра культуры Франции господина Ланга, извещающее меня, что я награжден орденом «Des Arts et des Lettres» — «Искусства и Литературы». А вскоре в аккуратном картонном рулоне пришел и красивый диплом, в котором извещается, что за такие-то и такие-то успехи я возведен в звание «шевалье» — кавалера этого самого ордена. И стало мне очень приятно и гордо. И «шевалье» очень красиво звучит. И орден — тут же посмотрел в «Ляруссе» — тоже очень красивый: зеленая изящная звездочка на зеленой же полосатой ленте.

И стал я получать поздравления. От разных префектов и мэров. И все они пишут о том, какое удовольствие доставило им награждение меня столь почетным орденом. «Примите уверения в самом глубоком и искреннем к Вам уважении».

Потом если не поток, то ручеек поздравлений кончился. Я стал ждать. Когда же и где будут мне вручать орден? «Придется тебе галстук надеть, — говорили мне друзья, — и приличный костюм — не в джинсах же ты пойдешь и не в ковбойке…» — «Ладно, — говорю, — надену галстук и белую рубашку».

Жду. Проходит месяц, другой, третий, полгода. Никуда никто не вызывает… И отважился я тогда, так, будто между делом, осведомиться у одного моего французского друга, как и где происходит эта, почему-то до сих пор не произошедшая церемония.

— Не очень сведущ я в этом деле, — ответил мне он. — «Почетного легиона», знаю, вручает президент, а твой литературный орден, право, не знаю. По-моему, его сами покупают…

— Кто — сами?

— Награжденные…

Я слегка обомлел.

Спустя какое-то время, проходя мимо лавочки, торгующей орденами (а тут их сколько угодно — можно купить хоть персидский «Льва и Солнца», хоть звездочку Героя Советского Союза), я, потоптавшись немного, зашел в нее и с некоторой опаской спросил у милой дамы, сидящей за прилавком, какова цена этого знака различия. Она вынула картонную коробочку, глянула на обороте и сказала:

— Шестьсот франков.

— Шестьсот? — переспросил я и быстро подсчитал в уме, сколько книг могу я купить на эту же сумму.