Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Но нахмурились братья Пандавы на эти слова, а Юдхиштхира ответил:

— Как же ты, не будучи больше властителем, хочешь отдать в дар эту землю? Закон запрещает кшатрию принимать такие дары. Пусть сильнейший владеет всем. Сразись с любым из нас и докажи свою доблесть.

Так пел чаран, и я слушал его со все возрастающим недоверием. Конечно, пламенная мощь Дурьодханы могла сковать воду и окружить его золотым сиянием доспеха брахмы перед последним боем. Но разве я мог поверить, что Юдхиштхира под конец возжаждал крови врага, готового уйти в лесные отшельники? Нет, этого просто не могло быть. Конечно, по дхарме кшатрия Дурьодхана имел право на честный поединок. Это знали чараны и предложили самую яркую, страшную развязку этой многолетней борьбе. Вот и наш певец, закатив глаза, вдохновенно врал о том, как Юдхиштхира предложил Дурьодхане самому выбрать оружие. Вождь Кауравов выбрал палицу, во владении которой не имел равных. Видя это, Кришна укорил Юдхиштхиру за поспешную снисходительность к врагу.

Дурьодхана, несомненно, убил бы и Юдхиштхиру, и близнецов. Но сражаться с ним вызвался Бхимасена. Два героя, горя ненавистью друг к другу, встали на ровной площадке, подняв дубины с медными набалдашниками. Вспомнил ли кто-нибудь из них о том первом, прерванном поединке, когда, будучи учениками Дроны, они пробовали свои силы, не подозревая, что обратятся в смертельных врагов? Тогда перед лицом своего наставника они показали одинаковое искусство. Теперь, казалось бы, Дурьодхана, лишенный войска и надежды, не мог долго противостоять самому сильному из Пандавов. Но Кришна не зря укорял Юдхиштхиру за поспешность. Дурьодхана был спокоен и сосредоточен. Все страсти и желания в его сердце обратились в пепел, оставив лишь одно стремление — отомстить.

Бхимасена, превосходивший всех своей силой, не отличался особым хитроумием. Его сияющая медью палица с устрашающей монотонностью обрушивалась на голову, украшенную диадемой Хастинапура. Но более ловкий Дурьодхана отражал все удары или отскакивал в сторону. И тогда опять вмешался Кришна, подсказав Арджуне, как помочь брату одолеть Дурьодхану. Все усилия Бхимасены оставались тщетными, пока Арджуна, поймав разъяренный взгляд брата, не похлопал себя ладонью по бедру. Бхимасена сделал вид, что утомился и не может быстро воздеть палицу для очередного удара. Тогда Дурьодхана решил, что настал его черед и с криком, подняв палицу, обрушил ее на голову врага. Но за мгновение до этого оружие Бхимасены прочертило страшный круг низко над землей, дробя его бедра. Этот удар был запрещен законами честного поединка, и Дурьодхана просто не успел его отразить. С перебитыми ногами он пал на землю. Бхимасена в пылу боя еще пытался добить его и уже поставил ногу на голову царя Хастинапура. Но тут вмешался Юдхиштхира, призвав не глумиться над поверженным врагом и предоставить его собственной карме. Пандавы вместе с царем ядавов оставили врага в луже крови и двинулись назад. Но непроглядная ночь пала на землю, заставив измученных царей искать ночлег неподалеку. А тем временем могучерукий Ашваттхаман, стойкий в обетах Крипа и бык-воин Критаварман отыскали своего предводителя.

— Поистине, нет ничего постоянного в жизни людей, — воскликнул сын Дроны при виде Дурьодханы, — если я вижу тебя, плавающего в луже крови. Тот, кто повелевал народами, теперь сломлен, как стебель травинки.

И так ответил ему умирающий Дурьодхана:

— Благо мне! Какие бы беды ни одолевали меня, я не отвратился от битвы. Меня сразили коварством. Благо мне! Я вижу вас троих, избежавших смерти. Не печальтесь обо мне. Смерть приходит ко всем живым существам.

Они погребли Дурьодхану и, томимые скорбью, остались на ночлег в лесной чаще. Сын Дроны, попав во власть гнева и жажды мести, не мог заснуть. Вдруг он увидел, как среди спящих на древе ворон бесшумно опустилась сова. Могучим клювом она стала убивать ослепленных тьмой птиц.

«Мне той совой пример показан, — подумал сын Дроны. — Гибель одинокого воина, соблюдающего все правила битвы, несомненна. Надо напасть на лагерь спящих Пандавов».

Чаран пел плохо. Он с трудом подбирал слова. Звуки, срывающиеся со струн, резали мне слух. Но я уже не обращал внимания на исполнение, поглощенный страшной картиной, открывающейся мне за словами.

Ашваттхаман, если верить чарану, смог побудить Крипу и Критавармана напасть на лагерь Пандавов. Это деяние было настолько чудовищным и бессмысленным, что я отказывался верить в него. Ашваттхаман, конечно, помнил, что Пандавы сами прибегли к обману, обрекая на смерть его отца. Но в одиночку напасть на акшаукини врагов? И никогда ничто не заставит меня поверить в участие Крипы.

Чаран не знал законов дваждырожденных, поэтому он и не сомневался в правдивости своего рассказа.

— …Этой же ночью Ашваттхаман проник в лагерь победителей и убил Дхриштадьюмну прямо в его походном шатре. Дхриштадьюмна молил его: «О сын наставника, убей меня мечом, как подобает кшатрию». На что сын Дроны, наступив ногой ему на шею, прорычал: «Убийца наставника не достоин смерти от меча.» От предсмертного крика своего предводителя проснулась стража. Но никто не мог противостоять Ашваттхаману. Шикхандини, пытавшуюся прийти на помощь брату, он мечом рассек надвое, обратив в бегство остальных. Критаварман и Крипа стояли у входа в лагерь, убивая бегущих. Так погибло все войско Пандавов, и на их трупах пировали десятки тысяч ракшасов…

Тут я не выдержал:

— Но это ложь! Каким бы злодеем ни был Критаварман, он, как все ядавы, привержен дхарме. Крипа всегда призывал прекратить смертоубийство. К тому же если все войско Пандавов погибло, то кто вместе с Арджуной приводил к покорности мадров и тригартов во время жертвоприношения коня?

Митра грустно улыбнулся:

— Но именно так рассказывают об избиении спящих сотни чаранов, идущих от деревни к деревне по всей земле. Значит, именно так будут думать простые люди. Конечно, Крипа не участвовал в ночном нападении. Критаварман же вернулся в Двараку и принес покаяние Кришне. На какое прощение мог бы он рассчитывать, если бы запятнал себя таким страшным преступлением? Да и войск у Пандавов осталось достаточно для объединения всей империи. Значит, ночного истребления не было. Ужасная правда заключается в том, что Ашваттхаман действительно убил Дхриштадьюмну и Шикхандини, проникнув ночью в их шатер. Он считал, что они нарушили закон дхармы, убив его отца и Бхишму.

— Но ведь перед этим Дрона отправил в царство Ямы Друпаду — отца Дхриштадьюмны… — возразил я.

— Как определить праведные границы убийства, если обе стороны стремятся к победе любой ценой, — грустно сказал Митра. — Думаю, что это понимали Юдхиштхира и Арджуна…

— А что они могли сделать? Если бы Арджуна уклонился от боя, то враги, далекие от его высоких прозрений, перебили бы нас.

— И это говоришь ты, Муни? А кто порицал меня за пристрастие к дхарме кшатрия? — невесело усмехнулся Митра.

— Я сейчас как никогда ненавижу кровопролитие, — возразил я, — но ведь была же у меня способность воплощаться в тех, кто нес бремя власти. Я понимаю Юдхиштхиру. Каким бы великим ни был человек, он бессилен против потока помыслов, устремлений и низменных желаний тех, кто окружает его. Благие намерения Юдхиштхиры щадить врагов разбились о законы войны, повелевающие убивать или быть убитым.

Митра кивнул:

— Удивительно, но именно это сказал нам Юдхиштхира сразу после победы. Ты, конечно, знаешь, что Карна оказался его старшим братом? Похоже, Пандавы скорбели о нем ничуть не меньше, чем об Абхиманью или Гхатоткаче. А как они проклинали себя за то, что, лишив жизни Дурьодхану, не вернулись тотчас к своему войску.

— А как же Ашваттхаман?

— Никто из Пандавов не рассказывал о том, что было дальше. Мы знаем об этом только по песням чаранов, но можно ли им верить?

— Прости меня, доблестный кшатрий, но все, что я говорю, — святая истина, — со смиренным упорством вмешался чаран. Митра с удивлением воззрился на него, высоко подняв брови. Потом грустно рассмеялся:

— Вот видишь, Муни, новое время — новые чараны. Он пребывает в майе, но готов вызвать мой гнев, отстаивая то, во что верит. В Хастинапуре уже рассказывают о битве такие небылицы, что можно подумать, она произошла во времена прадедов. Скоро скажут, что не люди, а небожители скрестили там свои всепожирающие лучи.

— Да, да, — серьезно подтвердил чаран, — дивное оружие было пущено в ход. Я спою вам о поединке Арджуны и Ашваттхамана, чтобы у вас не осталось сомнений. Узнав об избиении спящих, примчалась к Юдхиштхире гневная Кришна Драупади. Трепеща, как былинка, треплемая ветром, крикнула она Пандавам: «Горе жжет меня.

Если вы не отомстите, я буду сидеть неподвижно, умирая от голода. У сына Дроны есть самоцвет на голове, что защищает его от смерти и болезней. Принесите мне эту драгоценность, чтобы узнала я о гибели злодея». Воспылал гневом могучий Бхимасена. Взошел он на колесницу, сделав возничим Накулу, и умчался за Ашваттхаманом. Следом бросились царь ядавов Кришна и Арджуна. Они отыскали сына Дроны в обители мудрых риши в далеком лесу. Был он в мочальном платье, с волосами, заплетенными на затылке. Ярко сиял на его челе обруч с дивным самоцветом. Увидев Пандавов, пылающих местью, выпустил он оружие Брахмаширас. Его огонь способен поглотить три мира в последний час Калиюги. Тогда Кришна крикнул Арджуне: «Спасай себя и братьев. Выпусти то оружие, что в сердце твоем пребывает». И заблестело многолучистое пламя, направляемое Гандивой. И в ореоле лучей вспыхнуло в ответ острожгучее оружие сына Дроны. Но явились средь огня два великих риши. Носители жизни, мудрые, сами блистали они, подобно огням. Риши сказали: «Никогда это оружие против людей не пускайте». Погасил свое пламя Арджуна. Но не смог вобрать обратно пламенную мощь своего оружия сын Дроны. Сказали тогда великие риши: «Где оружие Брахмаширас побивается другим оружием, в той стране двенадцать лет не выпадает дождь. Останови действие твоего пламени, о Ашваттхаман, и верни драгоценность, что находится у тебя на голове». «Вот драгоценность, а вот я, — но устоит оружие. Зародышей в женах Пандавов оно убьет».