Гор. Сага о Джандаре - Джон Норман

Следующий день был точным повторением первого, только идти стало труднее. Каждая мышца в моем теле болела, и все силы уходили на то, чтобы заставить себя идти дальше. Многие рабы скованные с нами одной цепью, не могли выдержать такой темп. Были старики, больные, калеки, было несколько мрачных типов, несомненно, симулянтов или преступников. Те, кто не мог идти, ехали на вьючных тапторах. Но они не получили никакой пищи и на третий день марша сумели как-то приспособиться.

Я начал думать о бегстве. Пока мы в целом двигались в нужном мне направлении — в сторону Занадара. Но, разумеется, в любой момент мы можем свернуть, и в этот момент я и собирался осуществить свое намерение. На третий день марша я стал искать возможности сбежать. Украдкой наблюдал за стражниками, стараясь не привлекать их внимания. Охранники скучали, они ехали на своих норовистых животных, небрежно болтали и шутили между собой, не обращая внимания на рабов. Вскоре я заметил, что еще один человек в цепи рабов поступает так же, как я. Бредя по дороге, равнодушно опустив голову, он украдкой посматривал вправо и влево, замечая скучающих и невнимательных стражников. Это был перушт, с яркой, помидорного цвета кожей, свойственной этому народу, с лысой головой, но если большинство перуштов склонны к полноте, у этого была мощная фигура без унции лишнего веса.

Он не выше меня — в сущности, даже ниже, мне по подбородок, — но с широкими плечами, одетыми мощными мышцами, с могучими руками и кривыми, но крепкими ногами. Похож на карликового Геркулеса, и черты его лица мне понравились. Хоть он и был ужасно некрасив, с широким безгубым ртом, с толстой шеей и тяжелыми хмурыми бровями, глаза у него были быстрые и яркие, полные ума, и в мрачно сжатых челюстях чувствовалось упрямство и непокорство. Короче, такого человека хорошо иметь рядом с собой в битве. Этим вечером я умудрился сделать так, чтобы меня приковали рядом с ним. Это оказалось просто. Нас расковывают, чтобы мы облегчились и поели, потом снова заковывают для сна в таком порядке, как мы лежим. Когда пришло время одевать нам ошейники на ночь, я пробрался к этому человеку. И убедился в правильности своей догадки о его уме. Он заметил, что я делаю, и бросил на меня задумчивый вопросительный взгляд из-под хмурых бровей. Я откровенно улыбнулся ему, как бы говоря: «Ты прав: я сделал это нарочно». Пока стражники усаживали нас на ночь, я дал ему возможность рассмотреть себя. Он видел, что я здоров, крепок и ловок; по моему поведению он должен был понять, что я не из тех, у кого рабство отнимает все мужество. Как только стражники отошли на некоторое расстояние, я негромко, не шевеля губами, заговорил с ним.

— Ты выглядишь сильным. Можешь порвать цепи?

— Возможно, — ответил он. — А в тебе, похоже, еще что-то осталось. Хочешь попробовать сбежать вместе со мной, если будет возможность?

Я кивнул.

— Меня зовут Дарджан.

— А меня Эргон, — ответил он. — Откуда у тебя такие светлые волосы?

— От матери, — и, бросив взгляд на его лысую голову, спросил: — А откуда у тебя твои?

Он улыбнулся и сразу мне понравился. Потому что его уродливое лицо, обычно мрачное и свирепое, осветилось, когда он улыбался, и в глазах появилось юмористическое выражение. Я подумал, кто он такой и как сохранил в рабской жизни храбрость, юмор и самоуважение. Мне хотелось узнать его историю, но тут один из стражников крикнул, чтобы мы кончили разговаривать, мы молча улыбнулись друг другу и уснули.

На следующий день нас сковали вместе, и во время долгого марша мы смогли негромко переговариваться, когда поблизости не было стражников. Я узнал, что, как и подозревал с самого начала, Эргон родился рабом, но воспитывался в небольшом имении у хозяина, который был гораздо добрее и человечнее, чем большинство рабовладельцев Яркой Империи.

Родился он не в Наруке, а в столице Яркой Империи, в городе Славный Перушт, на острове того же названия, в водах Корунд Ладж. Доброго хозяина, в доме которого он вырос, звали Идолон. Он представлял собой, должно быть, странное исключение среди жадных, алчных до золота олигархов Перуштара, скорее философ, чем купец; будучи очень богат, он тем не менее больше интересовался пополнением своего собрания редких книг, чем золотом своих сундуков. По-видимому, лорд Идолон считал рабство варварством, недостойным подлинной цивилизации. В этом своем мнении он был поистине одинок среди других торговых князей. Во всяком случае, хоть он и не решался открыто нарушать традиции и освобождать своих рабов, он позволял им считать себя равными свободным и не деградировать от своего рабского статуса.

Но длилось это, кажется, недолго. Коалиция перуштарских торговых князей разорила его, он был объявлен банкротом, а его имущество, включая рабов, было продано с аукциона. Эргон, который тогда был молод, хорошо помнил лорда Идолона и не хотел быть проданным. Он сбежал и, прежде чем его поймали, сумел убить троих из пятерых недругов, разоривших его хозяина. Только его торговая ценность как сильного раба помешала казнить его. Он был продан в Нарук и стал собственностью дома Илдта; благодаря своей исключительной силе он прошел подготовку в качестве гладиатора. Но оказался непослушным и непокорным, много раз его публично секли у столба за нарушение правил службы. В последний раз он разорвал свои цепи и бросился на мучителей. В этот месяц дань выпала на лорда Чама; владелец Эргона, не желая держать в своем стаде человеческого скота такое опасное существо, дешево продал его семье Искелион.

Выслушав рассказ Эргона, я рассказал ему о себе — вернее, сообщил сильно правленную версию, не сказал о своем рождении на другой планете, не упомянул о своих приключениях среди небесных пиратов и в Черном Легионе. Я объяснил Эргону, что родина моя очень далеко, что я был бродячим наемником, пока не кончил рабством у колес занадарского галеона и из-за предательства своего мнимого друга я оказался в водах Корунд Ладж. Эргон загадочно улыбнулся.

— Мне нравится, что среди своего многочисленного имущества дом Искелиона держит и чувство юмора, — проворчал он. — Занадарцы тоже это оценят.

— Занадарцы? Я тебя не понимаю. О чем ты говоришь?

— О дани, Дарджан. О чем еще? Ведь мы с тобой часть дани этого месяца.

Я сказал, что знаю. Он пожал плечами, как будто все объяснил.

— Что же тогда?

— Боюсь, я все еще не понимаю смысла шутки, — признался я. — По правде говоря, я вообще ничего не знаю о дани. Я слышал о ней несколько раз; все считают, что значение ее ясно, но никто не позаботился объяснить мне.

Он удивленно смотрел на меня.