Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Это я тебя убью! - пообещал Яшка. - Маргитка ушла, мне теперь бояться нечего.

Они стояли во дворе друг напротив друга, розовый свет поднимающегося солнца освещал лицо Яшки, мелькал в его узких злых глазах, бился на лезвии ножа. Загородившись ладонью от солнца, Яшка шагнул было к Илье, но тот ударом рукоятки кнута выбил из руки парня нож.

– Рехнулся, щенок? - словно со стороны услышал Илья собственный голос,

– Не умеешь - не хватайся!

От сильного удара по ногам Яшка полетел на землю. Сморщившись, схватился за колено, вскочил. Его собственный кнут висел у дверей конюшни, Яшка схватил его, молниеносно обмотал руку ремнём, и Илья мимоходом отметил, что кнутовище легло в ладонь парня крепко и удобно.

От первого удара Яшки Илья уклонился, а второй всё-таки пропустил. От острой боли в плече позеленело в глазах, он каким-то чудом удержался на ногах, обозлился по-настоящему, встретил третий удар кулаком, и они с Яшкой, сцепившись, покатились по земле.

Тяжёлая, не дающая дышать злоба оглушала, бухала в висках. Сквозь эти удары Илья смутно слышал звон опрокинутых вёдер у колодца, истошный визг детей, грохот чего-то катящегося по земле, бешеное рычание - то ли Яшкино, то ли своё собственное: "Умар-р-рава, дж-жуклэскир-р-ро[147]…" И – прорезавшийся вдруг сквозь этот шум и гром отчаянный, захлёбывающийся рыданиями голос:

– Дадо! Дадо! Дадо, ради бога, дадо!!!

Илья не сразу понял, что это кричит Дашка. Но, когда голос дочери пробился сквозь оглушающие толчки крови в голове, Илью словно окатили ведром воды. Он разом очнулся и увидел, что сидит у самых ворот верхом на Яшке, пытаясь пережать тому горло кнутовищем, что парень бешено выдирается и что его перекошенное лицо разбито в кровь. Мельком Илья подумал:

ведь и сам сейчас, верно, не лучше…

– Чяёри…

– Дадо! - Дашка кинулась к нему, споткнулась, упала на землю, сморщилась, ударившись головой о камень, но в Илью вцепилась мёртвой хваткой:

– Отец, не надо! Ради бога, не надо! У меня… у нас дети! Прошу, умоляю, не надо, не убивай его! Он муж мой! Да-а-адо, Христом-богом…

Илья встал. Почти сразу же, судорожно переводя дыхание, вскочил и Яшка.

Не глядя на него, Илья размотал с руки ремень кнута, и Дашка с коротким стоном повалилась на землю.

– Благодари её… - негромко сказал Илья. Ладонью вытер с лица кровь и ровным, неспешным шагом пошёл со двора.

Скрипнув, захлопнулась створка ворот, и во дворе повисла тишина. Из-за конюшни выглядывали испуганные мордочки детей. Яшка закрыл глаза, шумно выдохнул. Вытер вспотевшие ладони о штаны. Хрипло позвал:

– Даша…

Ответа не было.

– Даша, ты… вставай, пожалуйста.

Молчание. Дашка по-прежнему лежала ничком, и Яшка видел, что она судорожно вздрагивает.

– Дашка, ну что ты, в самом деле! Вставай! Ну!

– Что ты сделал-то, Яша? - всхлипывая, спросила она. Медленно поднялась сначала на колени, потом на ноги. - Зачем же ты так?

– По-другому надо было?! - ощетинился Яшка.

– Он же отец мой!

– А она - моя сестра! Сколько терпеть можно было? И так из-за тебя столько лет молчал! А по-умному - вовсе незачем нам было вместе жить! Я ещё когда тебе говорил - уедем? Ну, говорил или нет?! А ты что? "Останемся, родня ведь, отец, больше нет никого…" Вот тебе теперь, на здоровье, я же и виноват!

– Ты рехнулся! Ты с ума сошёл! - Впервые Яшка слышал, как жена кричит в полный голос, скаля зубы и размахивая руками, как какая-нибудь таборная баба на базаре. - Это мой отец, понимаешь?! Мой родной отец! Ты его чуть не убил! Что было бы, если б я не выскочила?! Человек ты или собака бешеная? Дэвлалэ, как я с тобой прожила столько времени?! - Она резко шагнула вперёд, поднимая стиснутый кулак, и на мгновение Яшке показалось, что жена хочет ударить его.

– Ах, вон куда?! - взбеленился он. Резко схватил её за запястье, сжал, и Дашка ахнула от боли. - Вон куда тебя, змея, понесло?! Спрашиваешь, как жила со мной? Собака я? Бешеный?! Да это вы, смолякоскирэ, все озверелые! Надо же было мне додуматься - из вашего рода жену взять! Чтобы загрызла в постели, как волчица! Ну, беги за ним, за отцом своим, беги! Беги, не держу! Я себе таких сотню найду! Может, и лучше! Пошла прочь, паскуда! - Он оттолкнул Дашку, и она, не удержавшись на ногах, снова упала. Тяжело, держась за живот, поднялась. Вытянув вперёд руки, пошла к воротам. Покачнувшись, ухватилась за столб - и замерла, подняв безжизненное лицо к встающему солнцу.

Некоторое время Яшка исподлобья поглядывал на жену, ожидая, что она, может быть, повернётся к нему сама. Дашка не поворачивалась. Стояла, обхватив руками столб, неподвижная, вся облитая розовым утренним светом. Тогда Яшка быстро перешёл, почти перебежал двор, насильно, взяв за плечи, развернул к себе жену, осмотрел её с головы до ног. Осторожно вытер серую полосу грязи на щеке, сморщился, увидев красную царапину. Смущённо прошептал:

– Тебе очень больно? Да? Даша, лачинько… Дашка молчала. Её неподвижное, покрытое пылью лицо было повернуто к поднимающемуся солнцу.

– Дашка, ну что ты? - Яшка растерянно опустился на колени, прижался к животу жены, где шевелилось маленькое, крохотное, уже живое. - Ну, что ты… Не молчи, а? Прости меня… Ну, что мне сделать, Даша?

Рука жены вдруг легла на его плечо. Яшка облегчённо вздохнул.

– Не сердишься? Нет? - Он взял руку Дашки, виновато уткнулся в неё лицом. - Ну, скажи ты хоть слово… Дашка, ну?

– Я вижу, Яша, - тихо сказала она.

– Что ты там видишь? - машинально спросил он.

– Солнце.

– Какое ещё, к чёрту… Чего?! - Яшка вскочил на ноги, тревожно, недоверчиво всмотрелся в лицо жены. - Дашка! Лачинько! Повтори!

– Я вижу солнце, - ровно повторила Дашка.

Яшка взял в дрожащие ладони её освещённое розовым светом лицо. На него в упор, испуганно смотрели мокрые, чёрные, широко открытые глаза.

Чистые, чуть раскосые глаза с голубым белком.

– Говори, Дашка! Говори! Что ещё видишь?

– Тебя вижу, Яшенька… - Подбородок Дашки вдруг задрожал. - Мо-о-ре…

Дэвлалэ, Цинку вижу! Доченька! Маленькая! Ой-й-й…

– Господи! - Яшка снова упал на колени. Ударил кулаками по земле, и над едва проснувшимся посёлком взлетел его громкий, полный отчаянной радости крик.

Глава 6

Илья запил так, как и боялся: вмёртвую, без просыху.

В Одессе, на дальней окраине, выходящей в пересохшую жёлтую степь, торчало, как нарост на раковине-мидии, бесформенное строение - кабачок "Калараш". Место это было опасное. В полутёмном сыром зале с низким потолком всегда толклись бродяги, портовые босяки, конокрады, воры и нищие, проститутки всех мастей и возрастов. Из кладовой "Калараша" был прямой ход в катакомбы, и в случае облавы все гости кабачка скопом бросались к подвальной двери и исчезали, как тени. Но облавы здесь бывали редко: народ, посещавший "Калараш", был отчаянным, терять ему было нечего, и несколько раз отсюда выносили полицейских и солдат с проломленными головами.

Закрывали "Калараш" бесчисленное множество раз, но хозяйка - громадная, рыхлая, страдающая водянкой Феська - имела, по слухам, связи в самом полицейском управлении, и сомнительное заведение возрождалось, как грязный Феникс, снова и снова.

Илью репутация кабака беспокоила мало. Он пришёл сюда уже сильно пьяным, подойдя к стойке, вывернул карманы, высыпал перед Феськой скомканные ассигнации и мелочь, объявил: "Пью на все" - и, шатаясь, направился к свободному бочонку-столу. Феська сгребла деньги под стойку, невозмутимо поправила на лице повязку, скрывающую последствия ошибок молодости, и, пыхтя, сняла с полки огромную бутыль, оплетённую красноталом.

Довольно быстро Илья перестал различать дни и ночи. Просыпаясь раз за разом в кабаке, он поднимал голову с осклизлого бочонка, осматривался, видел перед собой бутыль и зелёный стакан с толстым дном, пил вино, пытался сообразить, почему он здесь и что стряслось, но вспомнить уже не мог и снова ронял голову на кулаки или растягивался прямо на полу рядом с бочонком.

Через несколько дней посетители "Калараша" уже привыкли к взлохмаченной, сгорбленной фигуре цыгана, спящего в обнимку с бутылью или сосредоточенно тянущего прямо из неё вино. Цыган не буянил, хотя пил уже давно, изредка ворчал на своём языке, иногда поминал по матери какого-то Ваську, произносил женские имена, всякий раз - разные, сбрасывал с бочонка пустую бутыль и, в ожидании, пока Феська принесёт другую, засыпал.

– И, хосподи, шо ж это с человеком? - дивились жалостливые проститутки, перешагивая через спящего на полу Илью. - Скока ж он ещё так-то намеряется?

– Жена ушла, дело известное, - поясняла всеведущая Феська, вытирая серо-жёлто-зелёным краем фартука бочонок, выдёргивая из рук Ильи пустую бутыль и заботливо ставя перед ним новую. - Ох, будь оно неладно, наше бабье племя… Одно гадство с него.