Крошка Доррит. Знаменитый «роман тайн» в одном томе - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У вас усталый вид, сэр, – сказала ему миссис Плорниш. – Если не побрезгуете нашим угощением, я вам налью чашечку чаю; уж мы вам так благодарны, так благодарны за то, что вы про нас не забыли.
Мистер Плорниш счел, что положение хозяина дома обязывает его поблагодарить еще от себя лично, и для этого прибегнул к ораторскому приему, который всегда казался ему идеальным сочетанием парадности с искренностью.
– Джон Эдвард Нэнди! Сэр! – сказал мистер Плорниш, адресуясь к старичку. – Не каждый день видишь великодушные поступки, и чтобы это в простоте и не гордясь, стало быть, если уж привелось, так ты цени и будь благодарен, а то в другой раз и рад бы, да не за что, вот и выходит, сам виноват.
Мистер Нэнди отвечал на это:
– Я думаю точно так же, как и ты, Томас, и стало быть, мы с тобой думаем одинаково, а раз так, то тут и слов никаких не требуется, потому что, если думать так, как мы думаем, то нужно прямо сказать: да, Томас, да, вот так именно мы с тобой и думаем, и всем бы следовало думать так, как думаем мы, а если все будем думать одинаково, то никто не будет думать иначе, нужно прямо сказать, нет, Томас, Томас, нет!
Артур в свою очередь поблагодарил, хотя и менее церемонно, прибавив, что его пустяковая услуга не стоила такой лестной оценки; что же касается чаю, то он бы с радостью воспользовался гостеприимством миссис Плорниш, но еще не обедал и спешит домой после долгого трудового дня. В заключение, услышав, что мистер Панкс с шумом разводит пары, он предложил ему идти вместе. Мистер Панкс охотно принял приглашение, и они вдвоем покинули Счастливый Уголок.
– Вы бы сделали доброе дело, Панкс, если бы согласились разделить мой обед или, вернее, ужин, – сказал Артур, когда они вышли на улицу. – Я сегодня очень устал, и у меня тоскливо на душе.
– Попросите меня о большем одолжении, – отвечал Панкс, – и вы тоже не встретите отказа.
Между этим чудаковатым человечком и Кленнэмом существовало взаимное понимание, не нуждавшееся в словах, которое все возрастало с того вечера, когда мистер Панкс играл в чехарду с мистером Рэггом на дворе Маршалси. Вместе они смотрели вслед карете, увозившей семейство Доррит к новой жизни, вместе медленно побрели в этот торжественный день от тюремных ворот. Когда пришло первое письмо от Крошки Доррит, никто не проявил такого горячего интереса к его содержанию, как мистер Панкс. А во втором письме, лежавшем сейчас в нагрудном кармане Кленнэма, сама Крошка Доррит называла его имя. Хотя он никогда и ничем не обнаруживал своих чувств перед Кленнэмом, да и слова, сказанные им только что, ничего особенного не означали, у Кленнэма давно уже сложилось убеждение, что мистер Панкс по-своему к нему привязан. Все эти звенья сплетались в одну цепь, делавшую сегодня Панкса надежным якорем спасения.
– Я теперь один, – объяснил Артур дорогой. – Компаньон мой уехал по делам предприятия, и вы можете чувствовать себя совершенно свободно.
– Благодарю вас. Скажите, мистер Кленнэм, вы сейчас ничего такого не заметили в нашем Альтро? – спросил Панкс.
– Нет. А что?
– Он славный малый, и я испытываю к нему симпатию, – сказал Панкс. – Но сегодня он что-то сам не свой. Не знаете ли, что могло с ним стрястись?
– Понятия не имею. Вы меня удивляете.
Мистер Панкс объяснил, чем вызван этот вопрос. Для Артура услышанное явилось полной неожиданностью, и он не знал, что предположить.
– Может, стоит вам порасспросить его, – сказал Панкс. – Все-таки ведь он иностранец.
– Порасспросить – о чем же?
– Чем это он так встревожен.
– Сперва я должен убедиться, что он и точно встревожен чем-то, – возразил Кленнэм. – Видите ли, он так трудолюбив, так старателен, так готов всегда благодарить за каждый пустяк, что заслуживает всяческого доверия; а мои расспросы могут навести его на мысль, что ему не доверяют, и это обидит его.
– Тоже верно, – сказал Панкс. – Эх, мистер Кленнэм, плохой из вас хозяин, как я погляжу! Чересчур вы деликатны.
– Если уж на то пошло, – засмеялся Кленнэм, – я вовсе и не хозяин Кавалетто. На хлеб он себе зарабатывает резьбой по дереву. У него все наши ключи, через ночь он дежурит на заводе и вообще состоит при нем чем-то вроде сторожа; но с его ремеслом там почти нечего делать, хоть, конечно, если случается подходящая работа, он ее всегда получает. Нет, я скорей его советник, чем хозяин. Или, чтоб быть точным, назовем так: советник и банкир. Кстати сказать, Панкс, не странно ли, что горячка спекуляций, захватившая сейчас столько народу, не миновала даже маленького Кавалетто?
– Спекуляций? – переспросил Панкс, издав короткий храп. – Каких спекуляций?
– Я имею в виду предприятия Мердла.
– А, это вы о помещении капиталов, – сказал Панкс. – Так, так. Я сперва не понял, что вы о помещении капиталов.
Это было сказано с такой живостью, что Кленнэм вопросительно посмотрел на своего спутника, точно желая знать, нет ли в его словах другого, скрытого смысла. Но тот ускорил шаг, что сопровождалось усиленной работой всего машинного отделения, и Артур не стал продолжать разговор, тем более что они уже подходили к дому.
Обед, поданный на круглом столике у камина, состоял из супа и пирога с голубятиной и, будучи полит бутылкой доброго вина, послужил отличнейшей смазкой для механизмов мистера Панкса. А когда Артур, вооружась азиатским чубуком, предложил другой такой же чубук мистеру Панксу, последний почувствовал себя на верху блаженства.
Некоторое время они курили молча, и мистер Панкс напоминал паровое судно в благоприятную погоду – когда небо ясно, море спокойно и дует попутный ветер. Он первый прервал молчание, заметив:
– Да, вот именно. Помещение капиталов.
Кленнэм снова взглянул на него вопросительно, но сказал только:
– А-а!
– Я возвращаюсь к давешнему разговору, – пояснил Панкс.
– Да, я вижу, что вы к нему возвращаетесь, – отозвался Кленнэм, в душе недоумевая по этому поводу.
– Стало быть, странно, что горячка не миновала даже маленького Альтро, а? – спросил Панкс, пуская клубы дыма. – Так, кажется, вы сказали?
– Да, я это говорил.
– Ага! Но ведь все Подворье охвачено этой горячкой! Ведь куда бы я ни пришел за квартирной платой, всюду мне твердят одно и то же. Есть ли деньги, нет ли денег, у всех один
