Бэббит; Эроусмит - Синклер Льюис

Прикорнув в своем красном плюшевом кресле (он, который последнее время ездил только в обитых шелком салон-вагонах), Мартин радостно улыбался, думая о том, что не нужно больше отбывать повинность на званых обедах.

К «Скворечнику» он подъехал на санях. Терри колол дрова на усеянном щепками снегу.

— Здравствуй, Терри. Приехал на житье.

— Отлично, Худыш. В лачуге набралась куча посуды — надо перемыть.

«Эроусмит»

Он изнежился. Одеваться в холодной хибарке и мыться ледяной водой было пыткой; пройтись часа три по рыхлому снегу — означало вернуться домой без сил. Но блаженная возможность работать по двадцать четыре часа в сутки, не отрываясь от опыта в самый упоительный момент для того, чтобы ползти домой обедать, возможность углубляться в споры с Терри, замысловатые, как богословие, и яростные, как возмущение пьяного, — поддерживала Мартина, и он чувствовал, что мускулы его крепнут. Вначале он часто подумывал, не уступить ли Джойс хоть в одном — разрешить ей построить для них лабораторию получше и более культурное жилище.

— Хотя бы с одним слугой или, самое большее, с двумя и с самой простой, но приличной ванной…

Джойс ему написала: «Ты был до последней степени груб, и всякая попытка к примирению, если оно сейчас мыслимо, в чем я сильно сомневаюсь, должна исходить от тебя».

Он ответил описанием зимнего звона лесов, не упомянув программного слова «примирение».

Они предполагали изучать дальше точный механизм действия производных хинина. На мышах, которых Терри приспособил вместо обезьян, это было затруднительно ввиду их малого размера. Мартин привез с собой штаммы Bacilli lepiseptici — возбудителя плевропневмонии у кроликов, и первой их задачей было узнать, так же ли эффективен их первоначальный состав против него, как и против пневмококка. С нечестивой руганью убедились они, что нет; с нечестивой руганью и кропотливым терпением пустились в бесконечно сложные поиски состава, который оказался бы эффективным.

На жизнь они зарабатывали приготовлением сывороток, продавая их — да и то неохотно — тем врачам, в чьей честности были уверены, и наотрез отказывая аптекарям с широкой клиентурой. Это им приносило неожиданно большой доход, и умные люди считали их слишком хитрыми, чтобы верить в их искренность.

Мартин в равной мере тревожился тем, что он называл своей изменой Клифу, и тем, что бросил Джойс и Джона, но тревожился только тогда, когда не мог уснуть. Неизменно в три часа утра он приводил их обоих, Джойс и верного Клифа, в «Скворечник»; а в шесть часов, жаря на завтрак ветчину, он их неизменно забывал.

Варвар Терри, избавившись от Холаберда — от его улыбочек и требований быстрого успеха, — оказался легким товарищем. Спать ли на верхних нарах или на нижних, было ему безразлично. Терри нес полуторную нагрузку по колке дров, по добыванию припасов и с веселой прибауткой умело стирал и его и свое белье.

С большой прозорливостью Терри учел, что, годами живя вдвоем, они неизбежно поссорятся. Они с Мартином проектировали расширить свою лабораторию настолько, чтобы в ней могли работать восемь (но отнюдь не более!) исследователей, таких же вольных птиц, как они сами; каждый будет работой по изготовлению сыворотки вносить свой пай на расходы по лагерю, а в остальное время независимо вести свою тему — будь то исследование строения атома или опровержение выводов доктора Уикета и доктора Эроусмита. Два бунтаря — химик, попавший в лапы какой-то фармацевтической фирмы, и университетский профессор — собирались приехать к ним с осени.

— Жалкое возвращение к монастырям, — ворчал Терри, — с тою лишь разницей, что мы не стараемся разрешать вопросы неведомо для кого, а только для наших собственных глупых голов. Попомни: когда это место превратится в храм и станут стекаться сюда толпы чудаков, тогда нам с тобой придется сматывать удочки. Мы двинемся дальше в глубь лесов, или, если будем для этого слишком стары, приткнемся снова к какой-нибудь профессуре, или к Досону Ханзикеру, или даже к его преподобию доктору Холаберду.

Мартин впервые начал заметно опережать в работе Терри Уикета.

В математике и физической химии он был теперь так же силен, как и Терри; был столь же равнодушен к гласности и к пышным драпировкам; столь же фанатически прилежен; остроумием в изобретении новых приборов он ему, по меньшей мере, не уступал и значительно превосходил живостью воображения. У него было меньше выдержки, больше страсти. Гипотезы сыпались из него, как искры. Не совсем еще веря в нее, начал он постигать свою свободу. Он еще определит истинную природу фага; и дальше (когда станет сильней и уверенней и, конечно, менее гуманен) он видел впереди бесчисленные исследования в химиотерапии и иммунологии, — хватит на много десятилетий необычайных похождений.

Ему казалось, что впервые в жизни он видит и чувствует весну. Он научился по утрам купаться в озере, хотя, когда в первый раз окунешься, обжигало нестерпимым холодом. Перед завтраком они удили рыбу, ужинали за столом в тени дубов, делали пешком концы по двадцать миль, имели любопытными соседками соек и векш; и, проработав всю ночь, выходили встретить ясную зарю, встающую над сонным озером.

Мартин чувствовал, как его насквозь пронизывает солнце, дышал полной грудью и постоянно что-то напевал вполголоса.

И однажды, вглядевшись вдаль сквозь новые, в роговой оправе, почти стариковские очки, он увидел ползущий по их лесной дороге громадный автомобиль. Из автомобиля веселая, в ловком суконном костюме, вышла Джойс.

Мартин был готов бежать через заднюю дверь лаборатории. Нехотя пошел он к ней навстречу.

— Место в самом деле прелестное! — сказала она и ласково его поцеловала. — Пройдемся над озером.

В тихом уголке, над рябью воды среди березовых стволов, он взволнованно обнял ее за плечи. Она говорила:

— Милый, мне так тебя недоставало! Ты был в тысяче вещей неправ, но ты прав в одном: ты должен работать без помехи, чтобы всякие глупые люди не нарушали твоего покоя. Нравится тебе мой костюм? Не правда ли, подходит к дикой природе? Ты видишь, я пришла, чтобы здесь остаться! Построю неподалеку дом; может быть, прямо тут же, за озером. Да. Будет очень мило, на том небольшом плато… если только удастся купить эту землю — верно, она принадлежит какому-нибудь противному, прижимистому фермеру. Ах, неужели ты не видишь: широкий низкий дом с огромными верандами и красными тентами.

— И с гостями? Будут приезжать?

— Да, я думаю. Изредка. А что?

Он взмолился в отчаянии:

— Джойс, я тебя люблю. Я страшно хочу тут же на месте тебя расцеловать. Но я не хочу, чтобы ты навезла сюда народ… И будет, верно, гнусная, шумная моторная лодка? Ты сделаешь из нашей лаборатории забаву. Постоялый двор. Новую сенсацию. Терри сойдет с ума! Ты прелестна, Джойс! Но тебе нужен товарищ для игр, а мне нужна работа. Боюсь, нельзя тебе тут селиться. Нет!

— И наш сын должен остаться без твоей отцовской заботы?

— Он… А заботился б я о нем, если бы я умер?.. Он славный малый! Надеюсь, он не будет богатым человеком!.. Может быть, через десять лет он придет сюда ко мне.

— И будет жить вот такою жизнью?

— Конечно… если я не разорюсь. Тогда мы будем жить не так хорошо. А сейчас у нас почти каждый день мясо!

— Так. А если твой Терри Уикет женится на горничной или на какой-нибудь глупой деревенской толстухе? По всему, что ты мне рассказывал, он питает слабость именно к таким девицам!

— Ну, тогда либо мы с ним вместе будем ее лупить, либо это окажется тем единственным, что может сломить меня.

— Мартин, не кажется тебе, что ты немного сумасшедший?

— О, совершенно сумасшедший! И как меня это радует! Впрочем, ты… Слушай, Джой! Мы сумасшедшие, но мы не слабоумные! Вчера сюда явился один «тайный врачеватель», вообразив, что здесь у нас вольная община, — Терри увел его за двадцать миль и потом, вероятно, бросил в озеро. Нет. Ерунда. Дай мне подумать. — Он почесал подбородок. — Мы, пожалуй, и не сумасшедшие. Мы фермеры.

— Мартин! Знаешь ли, бесконечно занимательно наблюдать, как ты превращаешься в фанатика и при этом всячески изворачиваешься, стараясь, чтоб тебя не считали фанатиком. Ты отступился от здравого смысла. Я — нет. Я верю в ежедневную ванну! Прощай!

— Послушай. Ей-богу…

Она ушла, разумная и торжествующая.

Пока шофер маневрировал между пней на просеке, Джойс выглянула из автомобиля, и они с минуту смотрели друг на друга сквозь слезы. Никогда не были они так откровенны и так полны сострадания друг к другу, как в этом безоружном взгляде, который им напомнил каждую шутку, каждую ласку, каждый тихий вечер, проведенный вместе. Но машина, не останавливаясь, катилась вперед, и Мартин вспомнил, что у него поставлен опыт…