Энциклопедия русских суеверий - Марина Власова

В ряде районов России ягой-бабой (подчеркивая необычность, загадочность, отталкивающий облик такого существа) именуют лешачиху, полудницу: «Яга-баба — лешачиха» (Арх.); «Во ржи, говорят, тоже баба-яга бегала, волоса у нее распущены» (Печ.).

ЯЩЕРИЦА — «хозяйка» подземных недр; Хозяйка Медной горы.

Ящерицей в уральских поверьях (и во впитавших эти поверья «Сказах» П. Бажова) оборачивается Хозяйка Медной горы (иногда она — «получеловек-полуящерица») (см. ХОЗЯЙКА ГОРЫ, МАЛАХИТНИЦА, ЗМЕЯ, ЗМЕЙ). «Образ ящерицы „как воплощение Хозяйки горы“ достаточно ясен для всякого, кому случалось видеть открытый выход углекислой меди или ее разлом. По цвету, а иногда и по форме здесь сходство (с ящерицей. — М. В.) очевидное. Можно подумать, что подвижность и веселый вид ящерицы получили отражение в образе „Хозяйки горы“» <Бирюков, 1963> (такое объяснение, однако, не исчерпывающее — см. ЗМЕЯ, ЗМЕЙ).

ПРИЛОЖЕНИЯ

М. Власова О НЕЗНАЕМОМ

Что такое «русские суеверия», о которых говорится в заглавии книги? В сущности, они до сих пор окружают нас в обыденной жизни. Суеверия отражены в привычных нам поговорках, присловьях, приметах, действиях. Так, столкнувшись с неожиданной неприятностью, мы говорим: «Не было печали, да черти накачали», а совершив необдуманный поступок — «Черт попутал». Потерявший нужную вещь нередко призывает: «Черт, черт, поиграй да отдай!» — почти не вдумываясь в то, что стоит за этими словами, и уж тем более не всегда веря в существование черта, играющего похищенными вещами.

В одной из книг, посвященных жизни русской провинции середины XIX в., упоминается множество примет, которые издавна «в ходу по всей Земле русской». «Приметы общи не только низшим слоям нашего общества, но и среднему его кругу», — констатирует автор, приводя как вполне актуальные для XIX в. наблюдения летописца Нестора: «Мы только словом нарицаемся христиане, а живем по-погански. Верим встрече: если кто черноризца встретит, или попа, или коня лысого, или свинью (выйдя из дому. — М. В.), то возвращается. Не поганский ли то обычай? Другие верят чиханью, что бывает будто бы на здоровье голове…» <Семевский, 1857>.

Приметы, обычаи, присловья относятся к области народных верований, смысл которых можно понять, лишь узнав, как воспринимали окружающую действительность наши предки. Верования, суеверия составляли важную часть крестьянского мировоззрения, которое складывалось на протяжении столетий. Поразительна их живучесть, приспособляемость к современному, стремительно меняющемуся миру. Особенно устойчивы представления, связанные с покойниками, домовыми, колдунами, ведьмами, знахарями, повествования о которых широким потоком хлынули сейчас на страницы газет. Всплеск «суеверного сознания» обычно характеризует кризисные эпохи в жизни общества, свидетельствует об известном неблагополучии, шаткости человека в мире, где он ощущает себя окруженным невидимыми, неведомыми, зачастую враждебными силами и существами.

Цель данной книги — рассказать о верованиях, относящихся к области так называемой «низшей демонологии»: это поверья и обычаи, связанные с нечистой силой, разнообразными духами, демонами, окружающими человека в повседневной жизни — дома, в лесу, в поле, в дороге. Они — «свои» в каждой деревне, ручье, болоте и, соответственно, отличаются от высших божеств, подчинены им.

Собранные материалы отражают представления крестьян европейской части России и Сибири в XIX–XX вв. Естественно, что сведения, изложенные в словарных статьях, далеко не исчерпывают обозначенной темы.

Интерес к изучению народных верований впервые был проявлен русскими просветителями (в частности, М. В. Ломоносовым, Н. И. Новиковым, М. И. Поповым, М. Д. Чулковым) еще в XVIII в. Причиной обращения, по мнению В. П. Зиновьева, «к материалам устного, поэтического творчества, к мифологии» стало стремление «воспитать у сограждан высокое уважение к национальной культуре» <Зиновьев, 1987>. По аналогии с античностью просветители пытались воссоздать систему славянской мифологии, однако публикации того времени не отвечали поставленной цели, а имели скорее развлекательный характер.

Один из первых серьезных научных трудов по народным верованиям — «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» (М., 1837–1839) — принадлежит И. М. Снегиреву. Приблизительно с середины XIX в. сведения об обычаях, обрядах, поверьях крестьян разных районов России начинают собирать и публиковать более или менее систематически. Перечень основных работ читатель найдет в конце книги. Здесь же отметим, что данная тематика привлекала внимание известнейших отечественных исследователей, таких как В. И. Даль, А. Н. Афанасьев, С. В. Максимов.

В XIX — начале XX в. мир народных поверий не был чем-то отстраненным и пережиточным даже для городской интеллигенции. Связь между селом и городом еще не разорвана: суеверные представления оставались частью сказочного мира детства для многих жителей Москвы и Петербурга. «Очарованный быт не обыден, он светится магическим светом», — писал А. А. Блок, отмечая, что «заговоры, а с ними вся область народной магии и обрядность оказались тою рудою, где блещет золото неподдельной поэзии» <Блок, 1962>.

В послереволюционной России, когда последовательно уничтожался традиционный уклад крестьянской жизни и насаждалась единая коммунистическая идеология, продолжать собирать и изучать народные верования стало делом небезопасным. Разрушая основы крестьянского мировосприятия, власть, однако, успешно использовала некоторые сложившиеся стереотипы и привычки. То, что официально В. И. Ленину (и прочим партийным лидерам) приписывали почти сверхъестественные способности, стало причиной обращения к нему во время гаданий с просьбой «показаться и открыть будущее» (Мурм., 1982). Крестьянка Смоленской области рассказывала, что перед началом Отечественной войны наблюдала пророческое видение на небе: «Открылось все… И явились Хрущев, Маленков… и кто-то третий».

Сумев разрушить «высокий» строй народного миросозерцания, власти так и не искоренили «низший уровень» верований. Одно из многочисленных свидетельств этому находим, например, в дневниках О. Ф. Берггольц. Она была поражена обилием суеверий в послевоенной деревне и так описывает реакцию местного парторга на самоубийство женщины: «„А что удавилась — в худой след попала!“ В худой след верят здесь твердо» <Берггольц, 1991>.

Несмотря на то что в XX в. традиционный мир деревни превратился в своеобразную Атлантиду, «затерянный материк», а изучение бытующих крестьянских поверий велось после 1917 г. крайне нерегулярно, в 50—80-х гг. были опубликованы интересные работы, в том числе касающиеся верований из области низшей демонологии, рассказов о нечистой силе <Токарев, 1957; Померанцева, 1975; Толстой, 1974, 1976; Успенский, 1982; Черепанова, 1983; Зиновьев, 1987, и др.>. Конец 80-х — начало 90-х гг. знаменовался появлением большого числа исследований, что объяснялось и освобождением науки от идеологических пут, и значимостью темы, и влиянием моды. К сожалению, многие исследователи второй половины XX в. сосредоточились на изучении белорусских и южнославянских верований, которые и оказались собранными, описанными достаточно полно, систематизированными. Отрывочность сведений о великорусских верованиях вызвала определенную сложность при работе над книгой, предрешила доминирование в ней материалов XIX — начала XX в.

Охарактеризовать «низший уровень» верований можно, лишь определив его место в комплексе народных воззрений, в крестьянском миросозерцании. Ограничимся здесь самыми общими соображениями.

Истоки многих даже современных крестьянских верований уходят в глубокую древность. Первые более или менее систематические свидетельства о вере наших «непосредственных предков», восточных славян, относятся к концу 1-го — началу 2-го тысячелетия н. э.

Кроме поклонения высшим божествам восточнославянского пантеона (Перуну, Велесу, Мокоши — перечисляем тех, названия и суть которых не вызывают противоречивых научных толкований), в историко-литературных памятниках Древней Руси упоминается о почитании славянами стихий — прежде всего воды (источников, озер, рек), огня, а также растительности, камней. Часто говорится и о почитании умерших. Славяне поклонялись нимфам и некоторым другим духам, которым приносили жертвы, а потом гадали о будущем <Гальковский, 1916>.

В Уставе святого Владимира читаем о молениях «под овином, в рощении или у воды». Кирилл Туровский восклицал: «…уже бо не нарекутся Богом стихии, ни солнце, ни огнь, ни источники, ни древеса», а формула отречения от язычества, приписываемая Ефрему Сирину, призывала не делать ничего, что «совершается обыкновенно у источников, под деревьями и на перекрестках». В первом Тайноводственном поучении новокрещаемым святой Кирилл Иерусалимский осуждал обычай «возжигать свечи и кадить при источниках и реках».