Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

И еще когда-то в одном письме на мой вопрос о диалоге как заботе редактора Вы написали, что ответите, но позже. Если у Вас найдется для этого время, то покажите это на самом элементарном примере. У меня есть смутные догадки, но они очень смутные, а так как мыслитель я никакой, то Ваша подсказка помогла бы мне обогатить текст «Методики редактирования текста».

<…> Если культура книги снова и снова выносится на обсуждение, то, значит, организаторы семинаров, круглых столов и конференций озабочены ее состоянием, но улучшить его нельзя разговорами и стенаниями, для этого нужно что-то делать. Предложения мои были изложены в тезисах для книговедческой конференции, но одного не было. Надоумили на него меня Вы. А именно, что для роста профессионалов среди книжных редакторов нужно создать их лигу или ассоциацию. Она по сути своего предназначения будет среди прочего заниматься и тем, что необходимо делать для развития и подъема культуры книги и издания.

1.08.04. МР. Что же заставляет людей (в т. ч. и редакторов) работать не за страх, а за совесть? Индивидуально – все, что угодно: одного любовь и интерес к делу, другого – честолюбие, третьего жена подзуживает. В плане же общественно (и культурно) значимом Вы сами отвечаете на этот вопрос в другой части письма и в другом контексте: для роста профессионалов среди книжных редакторов нужно создать их лигу или ассоциацию. Она по сути своего предназначения будет среди прочего заниматься и тем, что необходимо делать для развития и подъема культуры книги и издания. Или, добавил бы я, сохранения здоровья людей и подъема медицины, если речь идет о врачах, но, что более важно, так же для развития профессии – в нашем случае – редактора, сохранения и обогащения профессиональной редакторской культуры. Во всем этом, т. е. в несении ответственности за качество продуктов своего труда, профессиональную культуру и миссию, и состоит назначение любого профессионального сообщества (в отличие от профсоюза).

<…> По поводу диалога сегодня я бы отвечал так. <…> Для книги характерно ее употребление не как источника информации и т. п., а как «инструмента для производства собственных мыслей» (У. Эко). Но таким образом книга может употребляться только в режиме диалога, который приходится понимать не как обмен репликами, а как сложную «двух-трехэтажную» систему коллективной мыследеятельности (см. «Коммуникация, общение, диалог»). В этом контексте чтение предстает необычным образом: оно выступает как коллективное занятие, в котором задействованы не только автор (произведения) и читатель, но еще целый ряд других позиций, связанных с созданием книги, с одной стороны, и с референтной группой читателя – с другой. (На будущее: здесь, наверное, уместно говорить об авторской и читательской группах.) В связи с этим, а так же потому, что книги часто читаются совсем не там и не тогда, где и когда пишутся (и даже издаются), возникает проблема понимания (совершенно, заметьте, не характерная для СМИ). Это очень интересный тематический узел, где сходятся вместе вопросы герменевтики, «речезнания» [в отличие от языкознания], «теорий» чтения и книговедения, каким мы его с Вами обсуждаем, т. е. не науки, а области мысли, посвященной книге.

Вот в этом интеллектуальном бульоне и сформировалась профессия редактора. Но «бульон» этот не отрефлектирован и не структурирован, здесь пока господствуют «превращенные формы» наподобие разных наук и теорий, совершенно здесь неуместных.

<…> Ключевая мысль всего сказанного видится мне в тезисе о принципиальной коллективности чтения как особого рода практики. Давно утерянная традиция старого семейного чтения была, возможно, порождающей для феномена русской интеллигенции.

Спасибо за Ваши вопросы и извините за невнятность ответов. Я постараюсь исправиться.

В.Т. Кабанов[52]

Из прошлого

Издательство «Книга» находилось в непосредственном ведении Госкомиздата по двум обстоятельствам: во-первых, оно издавало «ведомственную литературу», то есть всяческие серийные брошюрки по вопросам издательского дела, полиграфии и книжной торговли, а во-вторых, выпускало все информационные издания, подготовленные Всесоюзной книжной палатой, включая каталожные карточки для библиотек. Такое было скромное рабочее издательство. Но это изначально. Пока не стал директором Владимир Федорович Кравченко. Он прибыл на эту должность из Молдавии и со всею бешеной энергией провинциала стал превращать рабочее издательство в элитное-столичное. Создал редакцию миниатюрных и малоформатных изданий, редакцию искусства книги, редакцию факсимильных изданий… Он как бы расширял и расцвечивал ведомственные рамки, а на самом деле всем новым редакциям отдавал приоритеты, обрекая старые, «рабочие», на третьестепенность и в тайне мечтая вообще от них уж как-нибудь избавиться.

Каждая вновь возникшая редакция самим своим существованием все глубже задвигала в тень ведомственные. Изящные малоформатные издания легко затмевали полезные брошюрки, а редакция художественной литературы с ее серией «Писатели о писателях» более всего прославила издательство «Книга» и постоянно занимала первое место в соцсоревновании, что отражалось на размере квартальных премий.

Владимир Федорович безудержно расширял репертуарные рамки своего издательства, сам подчеркнуто оставаясь в рамках служителя интересов Госкомиздата. Он хорошо знал правила и строго их соблюдал. Характерный штрих: узнав о том, что у меня есть рукопись книги моей об Алексее Константиновиче Толстом, Кравченко сказал:

– Это прекрасно. Но, к сожалению, Вячеслав Трофимович не член Союза писателей, а значит, не подходит для серии «Писатели о писателях». Алексей Толстой, конечно, писатель, а Вячеслав Трофимович – нет.

Когда меня приговорили к издательству «Книга»[53], я ничего этого еще не знал и не подозревал, куда меня закинула судьба. Да ведь и те, кто меня сюда закинул, тоже ни о чем таком не подозревали. Они все думали, что это ихнее ведомство и что они у руля, а между тем хитроумный Кравченко потихонечку прибирал к своим натруженным рукам эту министерскую структуру и кропотливо делал из нее лучшее в мире издательство.

Все внешние его сношения снизу вверх легко, изящно и красиво решались с помощью великолепных и по тогдашним меркам очень дорогих образцов его продукции – миниатюрных и малоформатных книжечек.

Ему, конечно, чрезвычайно повезло в двух обстоятельствах: главным редактором издательства был Аркадий Эммануилович Мильчин, а главным художником – Аркадий Троянкер. Кравченко очень не любил и того и другого, чуя их интеллектуальное и профессиональное превосходство, но как человек практический обоих не только терпел, но берег, зная, что эта пара гнедых пока что тянет его телегу в светлое завтра.