Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

17.09.03. АМ. Не терзайтесь, пожалуйста, по поводу моей редакторской работы. Оказалось, что я просто по ней соскучился, и поэтому делаю ее с удовольствием. Тем более что редактировать надо книгу о книге, ибо в данном случае «библиофильство» и «книга» – для меня синонимы, а это ведь то, чем я так или иначе занимался всю жизнь. Да и новая технически форма редактирования весьма привлекательна[45]. Кстати, моя система поправок удобна для Вас? Если лучше что-то модернизировать, сообщите.

<…> Что касается уточнения задачи сборника, то я вот что подумал. Обсуждение Вашей книги и отклики на нее, которые надо понимать как письменное продолжение устного обсуждения, в силу того что в них высказываются возбужденные Вами взгляды на библиофильство, именно этим самым важны для библиофильского сообщества. Значит, собрать их под одной обложкой и дать возможность познакомиться с ними многим библиофилам очень и очень полезно для российского библиофильского движения, и не только для него.

Почему я так зациклился на формулировании задачи? Это должна быть основа для редакторского подхода ко всему в этой книге, и мне важно согласовать эту основу с Вами как автором обсуждаемой книги и составителем сборника.

1.10.03. АМ.…Теперь в заключение о моем редакторстве сборника «Книга в системе общения: вокруг “Заметок библиофила”». Что если нам договориться о таком варианте сотрудничества. Я редактирую сборник, но не значусь в нем как редактор, а Вы где-то пишете, что благодарите меня за то, что я взял на себя труд прочитать рукопись сборника перед сдачей в печать, и за полезные советы, которые помогли улучшить сборник. Это еще и потому лучший вариант, что в тексте Вашем немало похвальных слов (в том числе и чрезмерных) по моему адресу и как официальный редактор я должен был бы настоять на том, чтобы их не было. Для начала Вы могли бы прислать мне развернутое полное содержание сборника. По нему я мог бы судить о компоновке материала.

2.10.03. АМ. Прочитал в расширенной сноске аргументированную критику Немировского и Беловицкой <…> в ней есть одно слабое место[46]. Вы пишете, что их замечания можно списать на требования времени, но затем оговариваете, что, мол, когда они печатались, то это было не так уж обязательно. Это неточно. Книга Беловицкой вышла в 1987 году, а значит, писалась еще раньше. Да и выход книги Мигоня в 1991 году не означает, что она писалась в том же году[47]. Обычно интервал между годом написания и годом опубликования весьма значителен. Хотел я проверить также, точно ли книга Мигоня вышла в 1991 году, но не сумел. У меня этой книги в библиотеке, увы, нет. Перепроверьте, пожалуйста, чтобы не оплошать здесь. Полемика тем и опасна, что требует высочайшей точности в критике.

7.10.03. АМ. Никакого злоупотребления с Вашей стороны моим вниманием я не ощущаю. Мне нравится Ваш замысел, и потому я хочу содействовать его воплощению в жизнь. Ваша рефлексия по поводу библиофильства меня занимает. Не потому, что касается библиофильства (я ведь не библиофил, а лишь сочувствующий), а потому, что я сам склонен к рефлексии. Она касается совсем другой материи – редактирования и работы редактора, что понятно, если учесть мое образование – литературно-редакторское отделение редакционно-издательского факультета Московского полиграфического института – и распространенное отрицательное отношение к редактору как зловредной фигуре почти всех, кто с ним сталкивался.

8.10.03. АМ.…Ваша прикидка в предисловии о моей роли в сборнике меня почти устраивает. На титульное редактирование я согласиться не могу. Титульный редактор – это человек, который идейно руководит всем авторским коллективом, человек, которому принадлежит замысел издания. А я таким человеком не являюсь. Составитель и вдохновитель издания Вы, отчасти, может быть, Московский клуб библиофилов, и не нужно свои заслуги приписывать другому. А вот то, что в тексте Вашей прикидки меня устроить не может. Я не помогал Вам сделать из собранного материала книгу. Я помогал Вам своими замечаниями устранить и смысловые и стилистические неточности. И не благодаря своему редакторскому таланту, а благодаря своему редакторскому умению и опыту. Вот так будет правильно. Вы, может быть, удивитесь моей щепетильности, но таким уж я создан. Мне, конечно, приятно читать о себе хорошие слова, но не хочется преувеличенно хороших.

9.10.03. МР. Должен сказать, что Вы – один из немногих моих корреспондентов, в общении с которыми вспоминается то значение переписки, которое она имела во времена наших дедов и прадедов. А что касается работы редактора, то, на мой взгляд, это очень интересная тема, проработка которой может оказаться существенной для гуманитарной мысли.

Если не ошибаюсь, по опыту работы с Молоком и с Вами работу редактора надо понимать как создание условий и предварительную организацию диалога автора с читателем. <…> Это ведь очень специфический диалог, отличающийся от разговора и переписки тем, что его структура не симметрична. Язык-то, как известно, умнее нас: с одной стороны, есть собеседники, корреспонденты, а с другой – автор и читатель.

23.10.03. МР. Возвращаясь к Вашему письму от 8.10, когда я пишу о таланте редактора, то это не комплимент, а тезис. <…> А именно, я говорю о работе редактора как об особом типе мыследеятельности (надеюсь, Вы уже привыкли к этому неологизму? Он довольно неуклюж эстетически, но лучшего пока никто не предложил), к которому применимо обычное мое деление на редактирование-2 («творчество») и -1 (исполнение своих функций согласно должностной инструкции)[48]. Второй случай (1) отличается выпадением мыслительной составляющей: остается голая деятельность, воспроизводимая по норме. Тогда можно говорить о профессионализме, мастерстве, но о таланте – вряд ли. В Вашем же отношении к тексту всегда чувствуется мысль. (Помните, Вы мне писали недавно, что последнюю мою статью дочитывали механически, и это Вас явно не удовлетворяло.) Поэтому мне так хорошо с Вами работается.

1.11.03. АМ.…порой мне в голову лезла крамольная мысль. Коль скоро я упрекал Вас в некоторой усложненности какой-то из статей, то вправе ли я был это делать, не попытавшись литературной правкой упростить изложение, сделать его более доступным не привыкшему к научным текстам читателю, не показав Вам на примерах, как это можно было бы сделать. «Не облегчаю ли я себе редакторскую жизнь и работу?» – задавал я сам себе вопрос. Тем более что моя сила и слабость как редактора состоит как раз в том, что я очень легко проникаюсь мыслями и стилем автора, быстро становлюсь его единомышленником, и это снижает мою критичность, из-за чего не все нуждающееся в поправках оказывается исправленным. Можно сказать, что я соглашатель. Не раз моя жена, тоже редактор, читая за мной тексты, которые я редактировал, указывала на не замеченные мною погрешности. Это повергало меня в уныние, но ничего не изменяло в дальнейшей редакторской работе. Натура сильнее разума.