Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

Притворялся Штеменко наивным или же действительно считал, что «нелепость» возникла случайно, сейчас не так важно. В действительности Сталин специально создал такую ситуацию, когда Конев становился конкурентом Жукова, чтобы принизить последнего и дать ему почувствовать тяжесть своей руки.

Но вернемся к совещанию 1 апреля. Сталин назначил самый поздний срок начала последнего наступления: 16 апреля. Тогда слово попросил Антонов; по рассказу Штеменко: «Начальник Генштаба счел необходимым еще раз обратить внимание Верховного Главнокомандующего на разграничительную линию между фронтами. Было подчеркнуто, что она фактически исключает непосредственное участие в боях за Берлин войск 1-го Украинского фронта, а это может отрицательно сказаться на сроках выполнения задач. Маршал Конев высказался в том же духе. Он доказывал необходимость нацелить часть сил 1-го Украинского фронта, особенно танковые армии, на юго-западную окраину Берлина»[690].

Тогда Штеменко указал на карте линию, начерченную самим Жуковым тремя месяцами раньше, доходящую только до Люббена. Как это принято перед любой операцией, Штеменко продолжил ее пунктиром дальше на запад, до Потсдама, чтобы разграничить сферу ответственности обоих командующих. Тем самым Коневу запрещалось входить в Берлин. Но Сталин решил иначе.

«По первоначальному проекту Берлин должен был брать 1-й Белорусский фронт. Однако правое крыло 1-го Украинского фронта, на котором сосредоточивалась главная ударная группировка, проходило в непосредственной близости от Берлина, южнее его. Кто мог тогда сказать, как будет развертываться операция, с какими неожиданностями мы столкнемся на разных направлениях и какие новые решения или коррективы к прежним решениям придется принимать по ходу дела?

Во всяком случае, я уже допускал такое стечение обстоятельств, когда при успешном продвижении войск правого крыла нашего фронта мы можем оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга.

Высказывать эти соображения я считал преждевременным, хотя у меня сложилось впечатление, что и Сталин, тоже не говоря об этом заранее, допускал в перспективе такой вариант.

Это впечатление усилилось, когда, утверждая состав группировок и направление ударов, Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. […] Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен… Оборвал и дальше не повел. Он ничего не сказал при этом, но, я думаю, и маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов.

Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва, быстрота и маневренность действий на правом крыле нашего фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой окажется выгодным наш удар с юга на Берлин.

Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность. Во всяком случае, не исключаю ее. Это тем более можно допустить, если мысленно вернуться назад, к тому времени, и представить себе, чем тогда был для нас Берлин и какое страстное желание испытывали все, от солдата до генерала, увидеть этот город своими глазами, овладеть им силой своего оружия»[691].

Штеменко добавляет, что через некоторое время Сталин неожиданно сказал: «Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин»[692].

В директиве Ставки № 41060, подписанной Сталиным и Антоновым 3 апреля, определявшей задачи 1-го Белорусского фронта, ни единым словом не упоминается вариант, предложенный Сталиным Коневу[693] (который Штеменко в своих воспоминаниях называет «дополнительным вариантом» и существование которого подтверждает Жуков[694]): участие правого фланга 1-го Украинского фронта – в первую очередь 3-й гвардейской танковой армии – в штурме Берлина. По мнению российского историка Олега Ржешевского, такой вариант рассматривался в ходе разговора между Коневым, Жуковым и Сталиным, но решение принято не было, в связи с чем Жуков выражает сожаление в своих «Воспоминаниях» (издание 1990 года): «При этом варианте несколько усложнилась бы подготовка операции и управление ею, но значительно упростилось бы общее взаимодействие сил и средств по разгрому берлинской группировки противника, особенно при взятии самого города. Меньше было бы всяких трений и неясностей».

В ходе сражения эти трения, эти неясности поставят армии Конева и Жукова на грань прямого вооруженного противостояния, как мы увидим дальше.

Жуков под максимальным давлением

А пока Жуков был застигнут врасплох внезапно объявленным Сталиным 1 апреля решением начать наступление на Берлин. В 10-м издании его «Воспоминаний»[695] мы читаем, что еще 8 марта Сталин, в присутствии Антонова, сказал ему, что, ввиду необходимости разбить группировки противника на флангах, наступление на Берлин начнется не ранее конца апреля – начала мая. Жуков также видел, что выбран его план двухмесячной давности: вместо того чтобы штурмовать Берлин с востока, разумнее было бы обойти его с севера и окружить. Это избавило бы советские войска от необходимости пробиваться через одерские болота, под угрожающе нависшими высотами по берегам реки. На этой основе Жуковым совместно с тандемом Антонов – Штеменко был разработан конкретный план.

Два ключевых момента наступления – дата и направление главного удара – были изменены 1 апреля решением Сталина. Несмотря на подавляющее численное превосходство Жукова над противником, против него было много обстоятельств. Во-первых, нехватка времени. У него было всего две недели на сосредоточение его армий, разбросанных по Померании, на пополнение личного состава и парка техники, на составление детальных планов для армий, корпусов, дивизий, полков… на подвоз на предназначенные для них позиции 20 000 орудий, на подвоз горючего, боеприпасов, продовольствия, на изучение обороны противника, на то, чтобы помочь в строительстве 290 аэродромов, о чем просил маршал авиации Новиков… Если прибавить к его фронту фронты Конева и Рокоссовского, то Красной армии предстояло переместить 29 армий (2 миллиона человек!), из которых 15 надо было преодолеть расстояния от 100 до 350 км, а трем – от 350 до 530 км, и все по сильно разрушенным железным дорогам. Насколько нам известно, военная история не знает перемещения столь крупных сил, осуществленных за две недели.