История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

разграбить упомянутые кавалеристы, явившись в их край, — опасение тем более основательное, что многие отступившие конные полки уже получили от лорда Уэнтворота распоряжение становиться на постой в Корнуолле. Известясь об этом, Его Высочество тотчас же строго приказал, чтобы ни один полк не смел идти в Корнуолл, но все оставались на квартирах в Девоншире, после чего они рассредоточились на обширном пространстве, на фронте в тридцать миль, как если бы неприятель уже не стоял от них в двух переходах. Тогда задумали собрать в один кулак и бросить в бой против врага следующие части: всю кавалерию и пехоту лорда Горинга, на командование которыми — как воинский начальник, получивший свои полномочия от этого последнего — претендовал лорд Уэнтворт; кавалерию и пехоту сэра Ричарда Гренвилла, а также кавалерию и пехоту генерала Дигби; причем ни единый из них не желал признавать над собой начальником кого-либо другого, и только на командование гвардией принца не притязал никто, кроме лорда Кейпла. По отъезде принца из Тавистока снятие блокады Плимута стало абсолютно необходимым и, как уже говорилось выше, военный совет решил, что Его Высочеству нужно удалиться в Лонстон, куда за ним последуют также милиция и остальные пехотные части; кавалерия же должна расположиться в Девоншире, где она сможет найти себе весьма удобные квартиры. Руководить отходом армии и вывозом созданных в Тавистоке запасов поручили сэру Ричарду Гренвиллу, который выполнял свою задачу с такой нерадивостью, что не только допустил солдатские беспорядки в Тавистоке, но и бросил на тамошних складах значительную часть провианта и от трех до четырех сотен пар обуви; все это было потеряно. На следующий день по прибытии принца в Лонстон сэр Ричард Гренвилл написал ему письмо, в котором заявил, что армия в нынешнем ее состоянии не способна ни сохраниться сама, ни сражаться с врагом; он также сообщил, что послал прошлой ночью генерал-майору Гаррису (командовавшему явившейся из-под Плимута пехотой) распоряжение взять на себя охрану такого-то моста, но тот ответил, что не намерен получать приказы ни от кого, кроме генерала Дигби, а генерал Дигби объявил, что не станет подчиняться никому, кроме Его Высочества; что в ту же ночь отряд кавалеристов лорда Уэнтворта заявился на его, сэра Ричарда, квартиры, где стоял эскадрон его гвардии и хранились запалы, а поскольку каждый из командиров считал старшим себя и не желал подчиняться другому, то между их отрядами произошла стычка, в которой погибло несколько человек; что те и другие до сих пор остаются на прежнем месте, готовые вновь вступить в бой; что Его Высочеству совершенно необходимо назначить одного старшего начальника, от которого все эти, ныне никому не подчиняющиеся, офицеры могли бы получать приказы, ибо в противном случае армия не сможет воевать и попросту распадется; что его собственные строгость и любовь к дисциплине сделали его настолько ненавистным кавалеристам лорда Горинга, что они скорее пойдут на службу к неприятелю, нежели станут подчиняться ему, сэру Ричарду, а потому он просит Его Высочество назначить главнокомандующим графа Брентфорда либо лорда Гоптона, после чего, как он надеется, можно будет добиться хоть какого-то успеха.

Но распознать зло было гораздо проще, чем исправить. Все понимали, что в ближайшие дни столкновение с неприятелем неизбежно, и нетрудно было догадаться, какие неудобства повлечет за собой перемена в командовании, произведенная тогда, когда и солдаты, и офицеры стремились использовать любую возможность и прибегали к любым оправданиям, только бы положить оружие и больше не воевать; было ясно, что принести настоящую пользу могут теперь немногие, тогда как в способных причинить вред не было ни малейшего недостатка; наконец, того человека, кто бы он ни был, который оказался бы по своим качествам достоин взяться за столь важное и ответственное дело, было бы чрезвычайно трудно упросить принять на себя начальство над разложившейся, недисциплинированной, плохо подготовленной и уже крепко битой армией и таким образом поставить на карту как собственную честь, так и оставшиеся надежды, не имея времени ни навести порядок в своих войсках, ни чему-либо их обучить. Впрочем, совершенно необходимой делало эту меру то обстоятельство, что хотя рассчитывать на особую пользу от каких-либо перемен в командовании уже не приходилось, их отсутствие, и это было вполне очевидно, неизбежно привело бы к полной и окончательной катастрофе. Вдобавок лицам, облеченным доверием Его Высочества, пришлось бы нести ответственность перед всем светом, если бы они не посоветовали принцу сделать то единственное, что только и можно было тогда предпринять, пусть и без всякой надежды на успех.

А потому Его Высочество назначил 15 января своим приказом лорда Гоптона главнокомандующим армией, командование всей кавалерией поручил лорду Уэнтворту, а всей пехотой — сэру Ричарду Гренвиллу. Я должен признать, что принятие начальства над кавалерией, грозной лишь в грабеже и решительной в бегстве, способной внушить страх разве что друзьям, а у врагов вызывавшей смех, стало для лорда Гоптона тяжким бременем, и ничто, кроме высокого чувства долга и безусловной верности, не заставило бы его подчиниться воле принца. Из всей корнуолльской милиции осталось теперь не более трехсот человек, да и те, из-за коварных внушений Гренвилла и иных особ, были не настолько преданы Гоптону, как этого можно было ожидать. Прочую пехоту (не считая четырехсот бойцов в двух полках лорда Горинга) составляли шестьсот человек в трех полках сэра Ричарда Гренвилла, с назначенными этим последним и во всем ему послушными офицерами; а также части генерала Дигби, не превышавшие пятисот человек. Сюда следует прибавить примерно двести пятьдесят пехотинцев и восемьсот кавалеристов гвардии, состоявших под началом лорда Кейпла — по существу это и были все войска (помимо его собственной немногочисленной пехоты и маленького кавалерийского эскадрона, а также нескольких джентльменов, действовавших самостоятельно), на чью преданность, мужество и верность долгу лорд Гоптон мог по-настоящему положиться.

Явив великое душевное благородство, лорд Гоптон сказал принцу, что у людей, не желающих повиноваться приказаниям, есть обыкновение говорить, что это противно их чести, что честь не позволяет им делать того или другого; он же, Гоптон, не может теперь исполнить волю Его Высочества иначе, как решившись пожертвовать своей честью, ибо это, как он понимает, непременно произойдет; но коль скоро Его Высочество счел нужным отдать такое распоряжение, то он готов повиноваться, даже рискуя погубить таким образом свою честь. Поскольку приказ этот считали мерой, вызванной абсолютной необходимостью, и лорд Гоптон так благородно ему подчинился, то принц твердо решил, что и все прочие офицеры обязаны безусловно ему подчиниться и что ослушники будут подвергнуты примерному наказанию. Все