Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Пол Макоули

— Это не живопись, а беготня наперегонки, — бурчал Россо.

— Так мы же теперь маляры, учитель. — На самом деле Паскуале получал почти физическое наслаждение от одного только размазывания краски.

— Мы все сделаем отлично, как всегда, сказал Россо. — Мы все еще художники, чем бы мы ни занимались.

Паскуале написал достаточно фресок, чтобы знать о возможных сложностях. Грубые стены требовалось сделать гладкими, нанеся толстый слой сырой штукатурки, arriccio, либо прямо на кирпич и камень, либо на тонкие подкладки из тростника, чтобы защитить работу от сырости, главного врага фрески. Это само по себе являлось искусством: слой arriccio должен быть гладким, но не настолько, чтобы лишиться шероховатости, необходимой для наложения последнего слоя штукатурки, за консистенцией требовалось внимательно следить. Степень сухости штукатурки, при которой начиналась роспись, влияла не только на конечный цвет, но и на продолжительность жизни фрески: сыро, и краска уйдет слишком глубоко, оставив на поверхности только тонкий слой, сухо, и она впитается плохо и осыплется. Синие пигменты, разведенные клеем, можно наносить только на сухую штукатурку, их требуется отскребать и заменять каждые тридцать лет. Именно по этой причине фреску разделяли на небольшие участки с помощью sinopia; быстрый набросок или законченный детальный рисунок покрывали, в свою очередь, еще одним слоем штукатурки, intonaco, которую накладывали порциями: маленькие заплатки, где требовалось прорисовать детали, например лицо или руки, заплатки побольше, где деталей было мало, например фон из драпировок или пейзажа.

Если бы это была настоящая фреска, они за один раз делали бы только один такой участок, один кусочек за день. Но сейчас, когда была дюжина одинаковых по размеру и разных по форме фрагментов, каждый окрашен в один из цветов радуги, они могли работать быстро, накладывая относительно сырую штукатурку на три участка зараз, так что, когда они заканчивали штукатурить третий кусок, первый уже можно было покрывать краской.

Хотя у художников были помощники, которые готовили штукатурку и разводили краски до нужной консистенции, подносили инструменты и ведра, Россо и Паскуале работали без передышки. Не было времени размышлять. Паскуале полностью отдавался тому, что делал в данный момент: проводил мастерком по свежей штукатурке, шлепал большой грубой кистью по зернистой, впитывающей в себя краску стене. Небо чернело за кругом света от фонарей механика. Ночные бабочки ударялись о Паскуале, привлеченные светом, его голые руки, в цветных пятнах от сухих красок, чесались от комариных укусов. Паскуале едва обращал на все это внимание, он был так поглощен работой, что Россо пришлось останавливать его, когда наконец все было закончено.

6

Паскуале смотрел, как рабочие разбирают нелепые сочленения лесов, когда Никколо Макиавелли нашел его. Паскуале сидел на перевернутом ящике, держа в одной руке черный хлеб с соленой треской, а другой наскоро набрасывая фигуры рабочих, фляга с вином стояла у его ног. К соленой закуске примешивался привкус медного пигмента и сухой штукатурки. Руки у него дрожали от усталости. Один рабочий, желтоволосый пруссак, был изумительно сложен, Паскуале решил узнать его имя, вдруг тот согласится позировать за несколько монет.

Россо разговаривал с механиком, стоя рядом с осветительной машиной. Макака Фердинанд жался к ноге хозяина, радуясь освобождению от цепи, на которой он просидел, пристегнутый к основанию лесов, пока художники работали. Помощники механика сражались с линзами аппарата, толстыми зеленоватыми стеклами в медной оправе на членистоногой арматуре, которые они двигали туда-сюда, подчиняясь нервным приказам мастера. Круги света гуляли по расписанной стене, тени от лесов множились и приобретали новые очертания. Лампы размеренно гудели.

Никколо Макиавелли прошел сквозь поток света от ламп, Паскуале едва не подскочил, узнав его, он был рад видеть журналиста. Может быть, тот уже разрешил загадку.

— Я отхлебну твоего вина, — сказал Никколо мягко. Пока он пил, Паскуале расспрашивал, как идет расследование.

— Ты ведь помнишь, я думал, несчастный Джулио Романо послал какое-то сообщение перед смертью?

Паскуале зажег сигарету и почти сладострастно выпустил кольцо дыма.

— Вы узнали, что там было? Капитан городской милиции собирался провести расследование.

— Сообщения не было. Капитан просмотрел все книги с записями. Ничего.

— Значит, Романо использовал башню с какими-то иными целями.

— Он же зажег сигнальные огни, Паскуале. Зачем он сделал это, если не собирался посылать сообщений?

— Может, это и было сообщением. — Паскуале вспомнил о летающей игрушке, спрятанной у него в сумке.

Никколо улыбнулся:

— Именно так я и подумал. Возможно, Романо хотел передать сигнал не на принимающую башню, а кому-то рядом с палаццо. Может быть, сигнал означал, что путь свободен. Может, Романо был не шпионом, а предателем из окружения Рафаэля. А может, у него были личные дела. Или его заманил в ловушку убийца, тогда это означает, что кто-то желал его смерти или же хотел причинить боль Рафаэлю, убив его близкого друга.

— Что ж, нам неизвестно, был ли Романо предателем. Он мертв. Теперь Бог ему судья.

— Капитан дал мне поручение, Паскуале. И я хотел бы, чтобы ты мне помог. Я собираюсь поговорить с Рафаэлем, потому что у капитана нет на это прав. Рафаэль все-таки посол Папы. Пойдешь со мной? Тебе ничего не придется говорить, нужен только твой острый глаз, твое чутье художника.

— Я с радостью. — Паскуале был готов на что угодно, лишь бы увидеть Рафаэля. Как же ему будут завидовать другие ученики!

— По пути к Рафаэлю мы зайдем еще кое к кому, — сказал Никколо. — Я составил список врагов Рафаэля, и это имя стоит вторым. Микеланджело Буонарроти.

— Не может быть! — воскликнул Паскуале со смесью гневного возмущения и зудящего любопытства.

— Всем известно, что они непримиримые соперники. Микеланджело заявляет, будто Рафаэль ворует у него идеи.

— Говорят, из-за этого Микеланджело и поссорился с Папой. Но я сомневаюсь, что из-за этого Микеланджело стал бы убивать ассистента Рафаэля.

— Конечно, крайне глупо делать подобное во Флоренции, но гнев любого превращает в глупца, — сказал Никколо.

— Он правда согласился с вами поговорить?

— Прямо сейчас.

— Но если Микеланджело второй главный враг Рафаэля, то кто же первый?

— Ну как же, разумеется, тот муж, которому Рафаэль наставил рога. К сожалению, он один из патрициев, в данный момент правящих городом, и он был среди тех, кто бросил меня в тюрьму по ложному обвинению, так что мне едва ли удастся задать ему пару вопросов, даже если бы я захотел.