Близости (СИ) - Китамура Кэти

А вы хорошо знаете этот период, сказала я, и она улыбнулась. Я искусствовед, преподаю в университете. Даже удивительно, что мы с Яной раньше не сталкивались, Гаага — такой маленький город, а здешняя арт-тусовка и того меньше, но, видимо, так вышло, потому что Яна тут недавно. Я, разумеется, знала, что ее взяли на эту должность, прибавила Элина. Мы шли по залам и галереям, медленно возвращаясь к Яниной выставке, и я спросила Элину, как ей Янины труды. Яна отлично справилась, ответила Элина. И в смысле выставки, и вообще в смысле работы. От нее требуют очень многого. Ее задача — модернизация музея, но ведь приходится ублажать и нас, искусствоведов. Я спросила: так вы здесь познакомились, через музейные дела? Нет, сказала Элина, мы познакомились по-другому, довольно неожиданно. Больше она ничего не стала объяснять, и мне не хотелось допытываться, мало ли где люди могут встретиться, она сама сказала: Гаага — маленький город.

Мы дошли до выставочного зала — он пустел на глазах. К нам подошел смотритель и осведомился, идем ли мы на ужин, и если да, то, пожалуйста, вам сюда, по лестнице. Мы с Элиной переглянулись, Яны нигде не было видно, и, помедлив секунду, мы двинулись вниз, в фойе, где нас ждало зрелище, причудливое до чрезвычайности. Там тянулись длинные банкетные столы, покрытые белыми скатертями. И по всему фойе были расставлены столики — с едой, уложенной в безупречные копии картин с выставки.

Зевксис и Паррасий наизнанку, проговорила Элина, изумленно улыбаясь. Я попыталась вспомнить, с чем связаны имена, это что-то из школьной программы, что-то насчет состязания между лучшими живописцами в Древней Греции. Я помнила, что Зевксис написал кисть винограда, такую убедительную, что птицы слетались ее клевать. Но это только первая половина сюжета, вторая — что же там сотворил соперник Зевксиса, Паррасий, — начисто позабылась. Птицы кружат над толпой, их крылья стучат о расписанную доску, — эта сцена вобрала в себя всю историю, ничего не осталось. Ладно, как бы то ни было, по словам Элины, это все — вывернутый наизнанку Зевксис; вокруг каждой живой картины даже устроили раму — своего рода ограждение, и гостю предлагалось тянуться через нее и угощаться сыром, мясной ножкой или — между прочим — виноградной кистью.

Яна прямо-таки обязана быть довольна: такая впечатляющая получилась картинка, даже пафосная. Повсюду восторженные гости, шум-гам, восхищенные пересуды. И тут из-за спины возникла Яна, обвила мое плечо рукой и спросила: ну как вам? Элина сразу сказала, что это бесподобно, и Яна пояснила, что музей пригласил художницу, создающую арт-объекты из еды, она оформила фойе, она еще молодая, училась в Амстердаме, в Королевской академии изящных искусств, теперь нарасхват на всех крупных биеннале. Не договорив, Яна умчалась, заметно было, что успех вечера ее будоражит. Никакой официальной рассадки тут не было, вместо нее на столе посреди зала высилась башня тарелок. Гости с тарелками в руках теснились вокруг картин, тянулись через разные рамы, отпиливали ломтики от мясных рулетов и сырных голов — все это выглядело и чудно, и забавно.

Я подумала об Адриане: они с Габи жили именно в таком мире. Они бы непринужденно прохаживались по залу, и наверняка большинство гостей были бы их знакомыми, в каком-то смысле это даже больше их мир, чем Янин. Внутри меня порывисто затолкался страх. Ведь я-то не отсюда. Я вообразила Адриана вместе с Габи, как будто они на мгновение оказались тут, в фойе музея. Вокруг нас выстраивались очереди. Пойдемте тоже, негромко предложила Элина, словно заметив, что я где-то не здесь. Мне нравится вон та Клара Петерс.

Она показала на объект с сыром и со смехом сказала: нам, похоже, перепадет только сыр да хлеб, рыбу с кальмарами уже растащили. И правда, довольные гости расселись за банкетными столами с тарелками, полными еды. Между столами курсировали официанты с кувшинами вина — все было продумано до мелочей. Мы встали в очередь, через раму дотянулись до сыра и отрезали себе несколько кусочков. Элина взяла еще яблоко и несколько фруктов с другой картины. До чего искусно сработано, пробормотала она, надкусывая персик и обозревая всю сцену. Смотрите-ка, и свет они устроили, чтобы картины заиграли. Она махнула рукой вверх, на осветительную конструкцию. Даже остатки — и те хороши, где мы еще увидим картины вот такими.

Немного погодя к нам присоединилась Яна. Села на стул рядом со мной, скинула туфли на каблуках. Ну и вечерок, выдохнула она. Голос у нее прозвучал устало, а сама реплика — как-то двусмысленно: непонятно, для нее самой это успех или провал. Потрясающе, сказала Элина, есть повод гордиться собой. Яна с готовностью подалась к нам. Как впечатления? — спросила она. Элина взяла Янины руки в свои: это просто триумф. Она сказала это очень по-доброму, и, хотя я ни на секунду не усомнилась в искренности ее слов, было ясно: она произнесла их обдуманно, понимая, что они значат для Яны. Яна кивнула, кажется, с облегчением, и вскоре Элина встала и сказала, что ей пора. Приятно было познакомиться, добавила она, обращаясь ко мне: казалось бы, условность, но я опять почувствовала, что она вкладывает смысл в свои слова. А мы еще увидимся? — спросила она, и Яна заверила, что да, она все устроит.

Элина улыбнулась и пожелала нам хорошего вечера. Провожая ее взглядом, Яна зевнула, гости понемногу расходились, Яна взяла бокал вина, как будто ее рабочий день официально закончился. Правда, она милая? — спросила Яна. Очень, подтвердила я. А откуда ты ее знаешь?

Она стояла возле моего дома.

В смысле?

Тот человек, которого избили, помнишь — нападение в прошлом месяце, — это ее брат.

Я ошеломленно уставилась на Яну.

А она тебе не сказала? Яна отпила из бокала. Так мы и познакомились, примерно через неделю после нападения — я ее увидела напротив своего дома. Смотрю: стоит вся такая явно нездешняя, я решила: может, заблудилась или не знаю что, в общем, я неизвестно почему останавливаюсь и спрашиваю, все ли, мол, в порядке. А она на меня посмотрела и вдруг как зарыдает. Мы пошли в кафе за углом, она рассказала, что случилось, что в этом месте на ее брата напали, избили его, он неделю пролежал в больнице.

Яна слегка сжала мою руку, тепло и по-дружески. Знаешь, ты только не обижайся, что я так пропала. Совсем увязла в своей выставке.

С ним все хорошо? — спросила я. С братом?

С Элининым? Ну, я думаю, да, ответила Яна, пожимая плечами. Хотя вряд ли в деле большой прогресс. Он ничего не может вспомнить. Не знает даже, почему оказался в нашем районе, что собирался там делать. Тайна, покрытая мраком.

В сильно поредевшей толпе официант разносил кексы с тмином. Яна взяла две тарелки и одну вручила мне. И принялась за еду — надо думать, она здорово проголодалась. Как там Адриан? — спросила она, прожевав. На меня Яна не смотрела, но в ее совершенно будничном вопросе не было ни единой нотки фальши, у Яны не осталось сил играть спектакли. По-моему, он очень славный, сказала она — так просто сказала, что я подумала: а если я все нафантазировала, весь этот сговор и флирт? Он вроде бы добрый. А это редкость. Яна откусила еще кусок и повернулась ко мне. Да ведь? Я кивнула. И больше ничего не сказала. Но я верила, что слова Яны — правда. Тем же вечером я отправила Адриану сообщение: спросила, когда он вернется, и еще спросила, как у него дела с Габи и что там с его разводом.

11

Адриан не ответил на сообщение. День прошел, я в очередной раз взяла телефон в надежде получить ответ, но опустила его и огляделась. Я больше месяца в квартире Адриана и почти ничего в ней не изменила. Я пытаюсь жить тут понезаметнее, вдруг подумала я, словно хочу показать Адриану: видишь, как легко я вплетусь в ткань твоей жизни, я не причиню никаких хлопот. Осознать это было унизительно. Я — женщина, которая в ожидании любовника облачилась в непристойное белье и устроилась на постели в многообещающей соблазнительной позе.

И я разозлилась на Адриана — внезапно, сильно, — ведь это он поставил меня в дурацкое положение, он попросил пожить в его квартире, обещав, что вернется через неделю, а сам играет в молчанку. Нет, такое, конечно, со мной не впервые, когда мужчина неожиданно замолкает, — но от Адриана я этого не ожидала. Я положила телефон на стол и снова посмотрела вокруг: ничего не изменилось, кроме той книги, которую я купила в Старом городе у Антона де Рейка. Я причастна к стиранию самой себя.