Пьеса для обреченных - Вера Русанова

— Не ори на меня! — Это означало, что она понемногу возвращается к своему обычному состоянию. — Из-за тебя, дуры, все, так ты еще на меня и орешь!

В данной ситуации что-нибудь более неуместное, чем препирательства, трудно было вообразить. Я резко выдохнула, подхватила Каюмову под локоть и, поражаясь тому, что все еще могу двигаться, поволокла ее за собой. За какие-то несколько секунд мне удалось узнать, что я сама каракатица, зараза и недоделанная Сара Бернар, что меня надо убить, изолировать от общества, взыскать с меня за стоимость «москвичонка» и моральный ущерб. Заткнулась Наталья, только наступив в ту самую лужу, перед которой опускался на корточки Серый.

Я уже не смотрела себе под ноги, видя впереди одну цель — людный проспект в просвете между домами, а она еще не утеряла остатки наблюдательности, что в общем-то только повредило ее нервной системе.

— Мама! — коротко сказала Каюмова.

— Что? спросила я, поражаясь единственному человеческому слову, промелькнувшему в потоке ругательств, и на секунду замедляя бег.

— Мама, — повторила она уже абсолютно безнадежно.

Посреди лужи лежала вторая тапка с плейбоевским зайчиком, ровнехонько в центре стельки пароходной трубой торчал обшарпанный тюбик губной помады. Вокруг тапки, смешиваясь с дождевой водой, расплывалось неровное кровавое пятно…

В тот момент, как мне показалось, в голове у Натальи что-то серьезно испортилось.. Нет чтобы лететь отсюда со сверхзвуковой скоростью, так она чуть ли не всеми четырьмя костьми плюхнулась в лужу, выудила оттуда тапок вместе с помадой, сунула за пазуху, оставляя на куртке бурые следы. Глаза у нее при этом были абсолютно безумные, светлые волосы нелепо торчали.

— А вот теперь бежим! — проговорила она, поднимаясь с колен. И мы рванули вперед, огибая гаражи-"ракушки", какие-то столбы и мокрые пеньки.

Народу на проспекте было немного: все нормальные люди в такой дождь сидели по домам. По проезжей части вихрем неслись мокрые машины.

— Что будем делать? — вымолвила Каюмова, бессильно прислоняясь к выкрашенным серебряной краской перилам. Холодные капли стекали по ее щекам вместе с остатками туши.

— Не знаю. — Я провела ладонью по лицу. — По-моему, надо удирать как можно быстрее и дальше. Я уже ничего не хочу, только бы жить… Пусть от меня все отстанут! С камнями на сердце буду жить, с кирпичами, с булыжниками! Тем более трупа теперь нет, милиция ничего не докажет…

— А может, ничего и не узнает?

— Тем лучше, если не узнает! Все! Я ничего не видела, ничего не слышала, ни о каких трупах понятия не имею! Я хочу домой!.. Все, Наташ, я в Новосибирск уезжаю. Нагостилась в вашей столице, спасибо! Впечатлений на всю оставшуюся жизнь хватит.

Смысл фразы дошел до меня только тогда, когда я ее договорила. А ведь действительно, нет трупа — нет и преступления! Не нужно ни от кого скрываться и судорожно метаться в поисках Ольги. Надо просто взять билет на самолет, приехать во Внуково или Шереметьево и через четыре часа оказаться в родном Новосибирском аэропорту Толмачево. Я не Бог весть какая персона, чтобы за мной через всю страну посылать киллера. Глупо это и нерентабельно. Да и к тому же сам факт моего бегства будет означать, что я испугалась и никому ничего не расскажу. Плевать на Пашкова, плевать на то, что скажут в театре, — пусть пошепчутся за спиной: мол, приползла, покорительница столицы! Зато я останусь живой, здоровой и, возможно, даже психически нормальной.

— А я? — спросила Каюмова, возвращая меня с радужных облаков на землю. — Ты уедешь, а что буду делать я? Мне тут умирать, да?

На самом деле получалось абсолютно по-свински. Она по доброй воле пришла мне на помощь, хотя запросто могла бросить в полутемном зале театра или, того хуже, вызвать милицию, а я собиралась оставить ее одну именно сейчас, когда стало совсем страшно.

— Полетели со мной, — брякнула я просто так, особо не рассчитывая на ее согласие. Нужно же было что-то сказать, скрывая смущение.

Однако Наталья неожиданно оживилась:

— А где я там жить буду? У вас в Сибири квартиры-то сдают?

— Исключительно землянки и деревянные избы. И еще юрты переносные.

— Шуткуешь? — Она посмотрела на меня сурово и осуждающе. — Больно быстро ожила… Ну да ладно. А работать там есть где?

Врать про изобилие вакантных мест в труппах новосибирских театров не хотелось, да к тому же как-то не верилось, что Каюмова говорит всерьез.

— С работой сложно… Но если ты и правда хочешь со мной лететь, то могу поговорить о тебе с нашим главрежем. И поживешь пока у меня… Нет, ты на самом деле собралась, что ли?..

— А что? Вот возьму и полечу! Что я теряю? Театр не сегодня-завтра развалится, машину угнали. Вот так-то… Да ты не напрягайся, не напрягайся!

Мне только пару дней у тебя перекантоваться, а так у меня знакомые в вашем городишке есть. Хорошие знакомые, практически родственники!

Теперь она снова была похожа на прежнюю Наталью — жесткую, насмешливую, энергичную. Дождь потихоньку стихал, и даже ее бесцветные мокрые волосы уже не выглядели так жалко и гаденько.

— Я ведь прямо как Вадим Петрович. — Она усмехнулась. — Никто меня не хватится, и искать никто не будет. Так во сколько, говоришь, у нас самолет на Новосибирск?

Я пролепетала что-то про вечерний рейс и про то, что завтра с утра еще нужно будет рассчитаться с квартирной хозяйкой. Неужели все проблемы последних дней можно решить вот так просто — одним махом? Почему-то до сих пор не верилось. Да, это означало полную и безоговорочную капитуляцию, позорное трусливое бегство — что угодно! Но и я была не героиней, а всего лишь обычной перепуганной женщиной. Да и ради чего геройствовать?..

Каюмова тем временем отлепилась от перил, отыскала глазами урну, резво подбежала к ней и выкинула мокрую тапку вместе с помадой.

— Домой ко мне заскочим вещи кое-какие взять? Потом я еще пару прощальных звонков сделаю и поедем к тебе в Люберцы ночевать. Да, кстати, пожрать у тебя что-нибудь найдется?

— По-моему…

— «По-моему», «по-моему»!.. — нетерпеливо передразнила Наталья. — Пельмени тоже из моего холодильника возьмем. Не соседке же их в наследство оставлять? И ни майонеза, ни сметаны у тебя тоже, конечно, нет?

Я помотала головой и по-идиотски заулыбалась. Всего полчаса назад мне казалось, что жизнь кончена, полчаса назад я собиралась умирать на мокром асфальте под жизнерадостное пение «нанайцев», а Наталья билась в беззвучной истерике. И вот теперь она прямо на моих глазах возрождалась из пепла, как птица феникс. А это укрепляло надежду на то, что мы все-таки выкрутимся…

Без четверти восемь на новенькой синей маршрутке мы добрались до Сто пятнадцатого квартала Люберец. Я выпрыгнула первой, приняла у Каюмовой пакеты с вещами и продуктами и почти с восторгом огляделась. После коммуналки на «Красных воротах», где мы проторчали не меньше двух часов, здесь царил почти райский покой. Соседок у Натальи было, правда, всего две: развеселая алкоголичка и неопределенных лет ворчливая карга, — но шуму они производили столько, что с успехом могли заглушить военный оркестр. Одна беспрестанно роняла в ванной что-то тяжелое и железное, другая слушала у себя в комнате «Кармен-сюиту», установив регулятор громкости на отметку «для очень слабо слышащих» . Каюмова тоже не отставала, прыгая от серванта до шифоньера и смахивая нужное в пакет, а ненужное — прямо на пол. К ненужному относились, в частности, литая фигурка балерины весом килограмма в полтора и сломанный обогреватель с открытой спиралью. В первый раз я вздохнула с облегчением, когда Наталья ускакала в коридор доставать из холодильника пельмени и звонить приятелям, а во второй — когда она вернулась и заявила, что мы можем ехать…

Кстати, на Каюмову Люберцы произвели самое что ни на есть благоприятное впечатление.

— О-ох, — она даже прицокнула языком, разглядывая тускло освещенную вывеску «Магазин — Сберкасса — Почта», — хорошо-то как! Кажется, что ни трупов никаких нет, ни бандитов… Двадцать минут от Москвы, а уже чувствуешь себя в глубокой провинции. Тишина, покой! У вас здесь даже воздух как в деревне!

Я, за последние несколько месяцев успевшая стать местной патриоткой, немедленно оскорбилась и уточнила, что от Москвы не двадцать минут, а пятнадцать, и воздух не как в деревне, а как на курорте.

— Пусть как на курорте! — легко согласилась Наталья, подхватывая с земли полосатый пакет. — Главное, никто нас здесь сегодня не тронет, потому что просто-напросто не найдет. Ты, надеюсь, в этой своей квартире не прописана?

Данных о тебе в паспортном столе нет?

Мне не хотелось ее огорчать, и поэтому я умолчала о том, что Ольга и иже с ней, если им приспичит, легко смогут вычислить адрес по телефонному номеру в газете. Наталья же, огибая в темноте лужи и особо крупные собачьи кучки, продолжала праздно разглагольствовать: