Вепрь-3 - Константин Калбанов

— То ты у гульдов поспрошай, боярич. Они тебе все доподлинно разъяснят, — устало вздохнув, проговорил десятник.

— Добролюб! Много на себя берешь.

— Опять казнить станешь, воевода? — Вот ведь. Уж второй раз за последнее время кроме свирепости он еще что-то иное видит в лице этого зверя в человеческом обличии. Неужто не показалось и в страшном оскале видится горестная улыбка? — А давай. Чего уж. Подумаешь висельник, что верой и правдой долг свой выполняет. Родня она завсегда ближе будет. Вот заместитель твой тут про честь рассуждает, а по чести ли то, что он тут творит? Чего на меня глядишь? Нешта не вижу, что обозлить меня хочешь да под суд подвести.

— Да ты… Ты…

— Боян, охолонь, — вздохнув остановил не находящего слов и уже хватающегося за сабельку зятя, Градимир. — Что по гульдам? Правда то что сказывал тут? — Это уже к Добролюбу.

— Все как есть правда, воевода, — отвернувшись и вперив взгляд в стену, устало ответил Виктор, — Если сегодня в чистое поле стрельцы обережненские выйдут, то ворога одолеют, хотя бы потому что огненных припасов ему не достанет для серьезного боя.

— Иди пока. Отдыхай, — как только дверь за десятником закрылась, Градимир тут же бросил гневный взгляд в Бояна. — Скажи зятек, а коли Смеяну и Ратибора ворог пожег бы, что ты стал бы делать? Лить слезы и утирать сопли? Сомневаюсь. Потому как я в тебе мужа вижу. Так чего же ты набросился на того, кто поступает так же, как, случись, поступил бы ты?

— Он смерд и…

— Он вой, — резко перебил его тесть, — и в том многие уж успели убедиться. И в десятке у него настоящие вои, кои за пояс заткнут и стрельцов наших и посадских. Не понимаешь. Ладно. Вот нас тут более двух тысяч воев, но не мы, а они, эти разбойничьи рожи чуть не полк извели. Не тот вой, кто обличием пригож и свои чистые помыслы напоказ выставляет, а тот кто делом доказывает право свое звание такое носить. Даже если они дальше и палец о палец не ударят, им уж доказывать ничего не нужно. Вот только не будет этого, потому как и далее наперед остальных будут. Я тебя уж не раз спрашивал, но на этот раз не выпущу из горницы, пока ответа не получу. Чем тебе насолил Добролюб?

— А от чего, ты так его жалуешь? — Вопросом на вопрос, с вызовом, ответил Боян.

— Стало быть, начинать нужно с меня. Будь по твоему. Трижды я тому скомороху жизнью обязан, но ни разу он меня тем не попрекнул и не напомнил об услуге своей. В третий раз, спас он не только меня, но и крепость от приступа решительного. Более тысячи людей тогда в должниках у него оказались, а ему за то, только подворье и восстановили, ни почестей, ни наград. Вместо того, я лично его за глотку ухватил и определил на службу государеву, силком определил, вот только служит он не за страх, а за совесть.

— А чего же, ты дите, что якобы его дочь, ему не отдал? Не для того ли, чтобы покрепче его привязать? Чтобы и мысли у него не было, сбежать?

— То не якобы его дочь, а самая всамделешная. А не отдал я ему ее, чтобы заставить извернуться, да самого себя превзойти. Но Отцом небесным клянусь: Зайди речь о моей личной пользе, и думки такой не было бы, но тут дело государственное. Вот и выходит, если кого и нужно в бесчестии попрекать, так то меня, а не его.

— Ты это… Батюшка, ты себя-то не кори. Чай дочке его заботу материнскую дали, какое уж тут бесчестие. Опять же, лекарка сказывала, что дитю грудное молоко хотя бы попервости надобно, слаба она, — встревожился Боян, уж больно виноватый вид у тестя получался.

— Этим можно себя успокоить, но правда в том, что за добро, я недобрым отдариваюсь, хотя и не ради своей выгоды, — вновь внимательный и требовательный взгляд на Бояна. — Я на твой вопрос ответил. Теперь жду твоего слова. Ведь нет в тебе спеси и людей ты всегда ценил по заслугам, за что и люб мне. Так с чего?

— Я это…

— Чего жмешься как баба? Я ить слову своему хозяин. Сидьмя тут сидеть будешь, пока ответ не дашь. Случись на ворога выйти, так караул у двери поставлю, сам управляться буду.

— Не надо караула, — вздохнул Боян. — Не знаю как и начать. По первости мне просто пришлось не по нраву то, что ворога они били про честь не вспоминая, да приказы только твои исполняли, а ить я не пустое место, я заместитель твой.

— Да как ты не поймешь. Не простые то люди. Ты хоть раз видел, чтобы я им отдавал приказы? Они на службе не из страха за себя, потому как подадутся в лес, поди потом их сыщи, а как на большую дорогу выйдут, так и вовсе беда выйдет, больно ловкие. За Добролюбом они пошли и только его воле подвластны, потому как никому иному не верят.

— То я уж понял. Обида конечно была, но с тем я почти смирился. А вот на свадьбе… Когда он скоморошил на потеху гостям…

— А чего там-то стряслось такого, чтобы я не усмотрел. Развлекал гостей. Старался от души. Да он тогда словно помолодел и про все свои несчастья позабыл. Причем тут свадьба?

— Смеяна…

— Чего Смеяна? Да сказывай, не клещами же из тебя все тянуть.

— Она как его тогда увидела, то в глазах у нее я такую жалость увидел… Не жалеют так убогих да увечных. То иной взгляд был. Словно дорог он ей. Словно сердце ей защемило. Да и в его взгляде было, что-то на боль утраты похожее. Не знаю я как это словами объяснить. Взревновал я.

Баба она сердцем видит. Правильное выражение. Вот только любящее сердце оно востократ бывает более зрячим, так же как и слепым. Не объяснить того. То даже не зрение, а чутье. Сама Смеяна, не отдавала отчета своим помыслам, да и не мыслила она о том, если что и было, то упрятано так глубоко, что и сама она ничего не видела. Она не видела, а вот он рассмотрел у обоих.

— Ты думаешь, что говоришь-то? — Забеспокоился Градимир. — Ты дочку мою хочешь уличить…

— И мысли такой не было, — тут же встрепенулся Боян. — Верна она мне и верной останется до гробовой доски и любит она меня, то я вижу, чувствую. Сам тем же отплачу. Но есть у нее в сердечке та заноза, а от того и мне больно. Вот голову готов прозакладывать, отдай мы ему сейчас дочку и никуда он не уйдет. Вывезет ее в безопасное место, но вернется и будет тут стоять насмерть, потому как она в крепости.

— Ничего не понимаю.

— Я и сам не понимаю. Но вот уверен, что так оно и будет.

— Ну, а коли так, то отчего не воспротивился тому, чтобы кормилица девочку кормила? Ить дите от девки гулящей. Знаю, что тебе то не по нутру.

— Любовь и веру жены испугался потерять. Она материнским чувством преисполнена и искренне о малютке заботу проявляет, а сама-то и не ведает, что есть и иное. Его это дочь, вот главное, хотя она и сама о том не ведает.

— А может ведает?

— Да то, что это его дочь ей ведомо.