Долгое падение - Ник Хорнби

Мы пожали друг другу руки, Морин взяла сумочку, и все пошли завтракать. Мы понятия не имели, о чем разговаривать, но, похоже, никого это особенно не смущало.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Джесс

Газетчикам потребовалось немного времени, чтобы обо всем разузнать. Может, пара дней. Я сидела у себя в комнате, когда папа попросил меня спуститься вниз и поинтересовался, что я делала на Новый год. Ну, я начала: да ничего особенного. И он сразу: а вот журналисты так не думают. Я тогда переспросила: журналисты? Он ответил: да, в газетах, похоже, скоро появится статья о тебе и Мартине Шарпе. Ты знаешь Мартина Шарпа? Ну, я начала увиливать: мол, вроде того, я тогда на вечеринке его видела, но на самом деле его почти не знаю. А папа сразу взъелся: что это за вечеринка такая, где можно повстречать Мартина Шарпа? Я не могла придумать, что это могла быть за вечеринка, и поэтому промолчала. Тогда он попытался спросить: мол, а вы… там что-нибудь… Я все равно попалась, так что гулять так гулять: трахалась ли я с ним? Нет, не трахалась. Нет уж, спасибо! Черт! С Мартином Шарпом! Беее! Омерзительно! Ну и так далее, пока он наконец не понял.

Это все Чез, засранец. Это он растрезвонил газетам. Наверное, он и раньше пытался, гаденыш, но тогда ему нечего было им предложить, тогда была только я, и больше ничего. Джесс Крайтон и Мартин Шарп — заманчивая парочка… Как тут устоять? Как вы думаете, сколько на такой новости можно заработать? Пару сотен фунтов? Больше? Честно говоря, я и сама бы так поступила, окажись на его месте. Он вечно на мели. И я вечно на мели. Так что ничего удивительного.

Отец отодвинул занавеску, чтобы украдкой глянуть в окно, и увидел около дома какого-то человека. Я хотела выйти и наорать на него, но папа меня не пустил; он сказал, что они сфотографируют взбесившуюся меня, и на фотографии я буду выглядеть по-дурацки — в итоге пожалею, что вообще вышла из дома. Еще он сказал, что не стоит опускаться до такого и при нашем положении нужно быть выше всего этого и не обращать на журналистов внимания. Ну, я ему такая: при чьем положении? У меня нет никакого положения. А он мне: нет, у тебя есть определенное положение в обществе, нравится тебе это или нет. А я все не могла угомониться и опять сказала: мол, это у тебя положение, а не у меня. Он тоже не уступал: у тебя тоже есть определенное положение. В общем, так мы какое-то время и препирались. Но такие разговоры все равно ничего не меняют, да я и так на самом-то деле знала, что он прав. Если бы у меня не было определенного положения, газетчикам не было бы до меня дела. На самом деле, когда я веду себя как человеку которого нет никакого особенного положения, я только укрепляю особенность своего положения, если вы понимаете, что я имею в виду. Если я целыми днями буду сидеть дома и читать или заведу себе постоянного парня, ко мне не проявят никакого интереса. А если я пересплю с Мартином Шарпом или сброшусь с крыши, то интерес будет. Еще какой интерес.

Когда я впервые попала на страницы газеты — уже после истории с Джен, — я была этим обеспокоена, но ничего особенно ужасного в этом не увидела. К тому же украсть что-то из магазина — это не ведь не убить человека, правда? Все через это проходят, разве нет? Причем речь идет о воровстве в стиле Вайноны Райдер, когда таскаешь из магазинов сумки, одежду и все такое, а не карандаши и шоколадки. Это происходит уже после увлечения верховой ездой и красивыми мальчиками из поп-групп, но до марихуаны и секса. Но на этот раз все было совсем иначе, и сомневаться в этом не приходилось — тогда я и задумалась обо всем этом. Да-да, знаю. Но ведь лучше поздно, чем никогда? А подумала я буквально следующее: если эта история попадет в газеты, то пусть лучше мама с папой думают, что я переспала с Мартином, чем узнают правду. Правда может их убить. Возможно, в самом прямом смысле этого слова. Что, быть может, оставит меня единственным членом семьи. В общем, если газеты примутся копать не с той стороны, то это будет еще не самое страшное. Конечно, унизительно будет появляться в колледже, где все будут уверены, что я трахалась с самым отвратительным человеком в стране, но это будет спасительная ложь — она убережет моих родителей.

Я, конечно, думала обо всем этом, но думала второпях. Я могла бы избавить себя от кучи проблем, подумай еще пару минут, прежде чем раскрывать рот, но я не подумала. Я протянула: па-а-а-па-а-а. Он сразу: о, нет. Я только подняла на него глаза, как он тут же сказал: лучше расскажи мне все сразу. А я ему такая: ну, рассказывать тут особенно нечего. Просто пошла на вечеринку, где оказался он, я выпила лишнего, а потом мы пошли к нему домой. Вот. А папа удивился: и что? Это все? Ну, я ему такая: не совсем все, там скорее многоточие. К тому же детали тебе знать не обязательно. А он только выдохнул: господи Иисусе — и плюхнулся в кресло.

Но вот какая штука: мне не обязательно было говорить, что я с ним переспала, ведь так? Я могла сказать, что мы просто обнимались и целовались, или что он только хотел чего-то от меня, или еще что-нибудь, но сразу не сообразила. Я думала так: если выбор стоит между самоубийством и сексом, то лучше выбрать секс. Но я зря зациклилась только на этом. Ведь секс — это очень общее слово, и не обязательно под ним подразумевать именно то, что приходит в голову в первую очередь. Не обязательно делать так, как принято. Детали я могла опустить. Но я-то этого не сделала. Есть еще одна вещь, которую надо было сделать, но я не сделала. Надо было попросить папу узнать, о чем собираются писать в газетах. Я просто сразу подумала: таблоиды, секс… Хотя, честно говоря, не знаю, о чем я тогда думала. И о чем я только думала?

Папа поднял трубку и набрал номер своего секретаря, пересказал ему мои слова и, закончив разговаривать, предупредил меня, что он сейчас уйдет, а мне нельзя отвечать на телефонные звонки, нельзя выходить из дома — вообще ничего нельзя. В общем, я немного посмотрела телевизор, потом выглянула в окно, чтобы посмотреть, не ушел ли тот парень, но он не просто не ушел, он теперь был не один.

А потом вернулся папа с газетой в руке — он ездил за только что вышедшим из печати номером. Выглядел он лет на десять старше, чем когда уходил. Он развернул газету так, чтобы я могла прочитать заголовок на первой полосе: «МАРТИН ШАРП И ДОЧЬ МИНИСТРА ЗАКЛЮЧАЮТ ПАКТ О САМОУБИЙСТВЕ».

Придумывание истории про секс оказалось пустой и совершенно ненужной тратой времени. Черт!

Джей-Джей

Только тогда мы узнали, кто на самом деле Джесс, и, надо сказать, узнав эту новость, я повеселился на славу. Я зашел в магазин купить сигарет, как вдруг увидел, что с газетного стенда у прилавка на меня пялятся Джесс с Мартином; увидев заголовок, аж присвистнул. Поскольку в заголовке все же говорилось о предполагавшемся совместном самоубийстве, такая реакция вызвала недоуменные взгляды у людей. Дочь министра образования! Ни фига себе! Вы поймите, эта девица разговаривала так, будто ее воспитывала безработная мать-наркоманка, сидевшая без гроша в кармане, которая была к тому же еще моложе ее. А вела она себя так, будто образование — это форма проституции, заняться которой может захотеть сумасшедший человек в приступе отчаяния.

Но когда я прочитал статью, мне уже стало не смешно. Я ничего не знал о Дженнифер, старшей сестре Джесс. Никто из нас не знал. Она исчезла несколько лет назад когда ей было восемнадцать, а Джесс — пятнадцать; взяла у матери машину, которую потом нашли на берегу моря, у обрыва, где покончил с собой не один человек. Дженнифер получила права за три дня до того — она словно училась водить, только чтобы покончить с собой. Правда, тело так и не нашли. Не знаю, как это отразилось на Джесс — наверное, плохо. А ее отец… Господи. Родителям, у которых такие дочери, тяжеловато, пожалуй, смотреть в будущее с оптимизмом.

А потом, на следующий день стало совсем не смешно. Газета вышла под другим заголовком: «ИХ БЫЛО ЧЕТВЕРО!» В статье шла речь о еще двух странных персонажах, которыми — вдруг понял я — были мы с Морин. А в конце статьи был телефонный номер и просьба откликнуться всех, кто хоть что-то знает об этом. Там за информацию даже вознаграждение было обещано. Нет, вы подумайте: за наши с Морин головы была обещана награда!

Проговорился, ясное дело, этот козел Чез; его писклявый голосок очень отчетливо слышался в этом образчике британской бульварной журналистики. Хотя надо отдать ему должное. Я воспринимал произошедшее как случайную встречу четырех жалких людей, которые не смогли осуществить свои жизненные планы — по правде сказать, ничего удивительного. А Чез увидел в этом другое — он увидел историю, на которой можно немного подзаработать. Ладно, он знал про отца Джесс, но все равно. Ему еще нужно было собрать все детали воедино.

Признаюсь вам: я даже немного увлекся статьей. Мне было приятно, пусть и не без самоиронии, читать о себе — на самом деле в этом нет ничего странного. Судите сами: одной из причин, по которым я оказался на крыше, была невозможность оставить своей след на этой земле с помощью музыки — да, можно и так сказать, не объясняя мое желание покончить с собой тем, что я не смог стать знаменитым. Может, я преувеличиваю, поскольку были все же и другие причины, но отчасти это правда. Как бы то ни было, как только я осознал собственную несостоятельность, про меня написали в газете на первой полосе, и, быть может, это не просто так.