Яма слепых - Антонио Редол

Мисс разговаривала с Мигелем Жоаном по-английски и, похоже, не была довольна разговором. Как, впрочем, и Антонио Лусио, который понял, какую беседу руками вел брат под столом. Из-за этого он и предложил перейти в зал для игры и курения, где намеревался свести кое-какие счеты с падре Алвином, ну и ля того, чтобы все хитрости братца были на виду. Теперь, после этой истории с бабой Зе Каретника, Жоан Мигел был в его руках, о чем Антонио Лусио уже предупредил Мигела. Мигел сделал вид, что струсил, что у него нет никакого плана относительно англичанки, и сказал:

— Если я правильно тебя понял, то тут же иду спать. И еще: я сейчас же могу написать отцу в Мадрид и сам расскажу, что со мной тут произошло. Не по душе мне эти угрозы. Не люблю, когда со мной играют в кошки-мышки.

Бурная реакция брата поколебала Антонио Лусио.

— Будь моим партнером в биске. Давай обставим падре и гувернера, чтобы они попали в наши руки.

— Нет, я не вхожу в подобные сделки, братец Антонио.

— Но, Мигел, другого же средства, более действенного, нет, чтобы они оказались на нашей стороне.

— Падре Алвин давно на твоей стороне.

— Но никогда не лишне завязать узел потуже.

Гувернер тоже хотел уклониться, но угодил в сети старого священника. Мисс Карри предпочла поиграть в бильярд, ей нужно было совладать с головой, которая шла у нее кругом, и это заставляло ее смеяться. Ей очень хотелось смеяться. Мигел сердился, это была тактика, и англичанка сожалела, что обидела его. Оба брата были хороши собой, однако каштановым усам Антонио Лусио мисс Карри предпочла черный пушок на губах того, кто был помоложе. Она уже была в том возрасте, когда предпочитают молодых, чтобы возраст не чувствовать. Англичанка, прицеливаясь, принялась бить кием по красному шару и в трудных положениях особенно усердствовала, ложась на стол.

От четвертой партии гувернер отказался. Он не любил играть на деньги, ему это казалось недостойным. Тут падре Алвин напомнил ему одно изречение: «Кто безгрешен, пусть бросит камень. — И уточнил: — Знаете, ведь самый тяжкий грех — это обжорство».

— Знаю, знаю, отец мой! (Гувернер улыбался.) Но вы забываете, что у меня солитер.

Все засмеялись. Гувернер обозлился.

— Доктор Пинто ест только суп, а все остальное — солитер, — съязвил не зависимый от гувернера Антонио Лусио.

— Должно быть, это — гидра о семи головах, — подлил масла в огонь падре Алвин.

Силва Пинто бросил карты на стол:

— По-моему, смеяться над болезнью, которая может свести в могилу, — дурной тон.

Все замолчали.

— Мисс Карри! — сказал гувернер. — Пора бы и домой. Англичанка что-то ответила ему на своем языке, продолжая гонять шары. Антонио Лусио подошел к доктору Пинто и напомнил ему, что сегодня они с мисс Карри приглашены на домашнюю вечеринку, а потому свободны от установленного договором с отцом твердого распорядка. Еще он напомнил им, что завтра Мигел Жоан должен ехать в имение Понте-де-Сор, из чего следует, что они будут свободны и от своих профессиональных обязанностей. Так что пусть себя чувствуют как в гостях.

— Но вы не можете принуждать меня играть в азартные игры, — зло ответил Пинто.

— И не собираюсь, доктор… Этому типу следовало бы хорошенько надрать уши. Вы ведь у себя дома, поступайте как знаете. Только не нужно называть невинное времяпрепровождение азартной игрой…

— Это невинное времяпрепровождение вынуло у меня из кармана пять мильрейсов.

— О-о, прошу прощения, — включился падре Алвин, — но это некорректно, некорректно говорить хозяевам дома о том, сколько ты им проиграл. Гораздо приятнее было услышать, сколько мы выигрываем, зарабатывая у них, доктор Пинто…

Сказанным гувернер был выведен из равновесия. Он сел, но играл как попало, на что приор разозлился.

С этого момента игра стала обычной — такой, какой она бывала, когда падре Алвин и Антонио Лусио втайне от Диого Релваса сидели друг против друга с двумя колодами карт и бутылкой испанского вина.

Жоан Мигел распрощался, решив оставить свое намерение отправиться к мисс Карри. Это было слишком рискованно после всего того, что говорилось о появившемся призраке. Он пропустил еще две рюмки, чтобы крепче спалось, и ушел. Вслед ему, удаляющемуся по коридору, Антонио Лусио крикнул:

— Посмотрим, что ты этим выиграешь!…

— Пусть твоя душенька будет покойна, потому что моя будет спать. Напоминание о поездке в Понте-де-Сор заставило меня вспомнить о совести! Наслаждайтесь как можно больше и тратьтесь как можно меньше.

Мисс Карри, увидев, что он уходит, опечалилась. Какое-го время она продолжала тянуться через весь бильярд, вертя кий то в одной, то и другой руке, потом села на один из диванов. Ей было очень одиноко. Между тем Диого Релизе, нанимая ее на работу, подчеркивал: в Лиссабоне вы можете делать все, что вам заблагорассудится, не доводя, конечно, до публичного скандала. Здесь же, где в доме есть девушка, которой нужно подавать пример, должно вести себя образцово, девушка и двое молодых людей, с которыми вы обязаны держать себя достойно, чтобы они не думали плохо обо всех женщинах. Все это не просто. Подходит ли это вам?…

Мисс Карри ответила, что подходит, но она никогда не думала, что одиночество действует столь разлагающе. И досуг столь опасен.

Во что же обходятся маленькие пороки больших досугов, падре Алвин уже понял, так как проиграл почти половину полученного oт Релваса жалованья, хотя наперед знал, что злой рок преследует его, когда он играет с Антонио Лусио.

Гувернеру же Антонио Лусио сказал:

— Доктор Пинто, вы можете считать себя свободным от нашего общества, когда вам будет угодно, — я имею в виду наше сражение с падре Алвином. Я, конечно, хотел просить вас, чтобы вы остались. Надеюсь, мы понимаем друг друга…

Приор скорчил гримасу. Как видно, карты у него были никуда. Воспользовавшись представившимся случаем, доктор Пинто откланялся, кивнув мисс Карри. Мисс Карри подошла к окну и почувствовала, что вот-вот расплачется. Возможно, от жары… Жара всегда ее угнетала. Потом вернулась к столу и задула догоравшую в подсвечнике свечу, освещавшую зеленоватую стену, на которой отражалась тень от ее сухой фигуры.

— Вы еще долго будете играть? — спросила она по-английски.

— До тех пор, пока один из нас не останется без гроша, — ответил Антонио Лусио, смеясь.

Скорчив гримасу неудовольствия, приор тут же пошел с восьмерки и принялся постукивать картами, не в силах сдержать дрожь в руках. Потом улыбнулся мисс Карри, заметив, что та следит за его руками.

— Мне не везет, — сказал он, делая ударение на каждом слоге. Она не поняла, но пожала плечами. И тихонько, не прощаясь, вышла.

Глава XII,

Хотя радость мести в сердце падре Алвина и не должна была бы находить приюта, все-таки ему было приятно узнать о нежданном возмездии, обрушившемся на Антонио Лусио, тем более что рука провидения не была его собственной. И в этом случае совесть приора оставалась чистой — совесть и руки, которые всегда легче вымыть, что тут говорить!

Не так много прошло времени с того самого вечера, когда старый священник, поддавшись своему маленькому пороку, не заметил, как исчезло его месячное вознаграждение, все целиком, и он оказался в долгу у Антонио Лусио, проиграв ему около двадцати двух мильрейсов. «Он обобрал меня, обобрал как липку», — повторял падре Алвин, и он действительно был обобран. За дурную голову всегда расплачивается тело. Он хорошо понимал, что впереди у него дни на похлебке, но это еще ничего, хуже, что придется лгать экономке, выдумывая историю о потере денег. Да и если бы экономке можно было сказать: потерял, и все, — это бы и ложью не было, но его Гильермина была дотошной, и с ней легко войти во грех, начав лгать. Это его очень мучило, несмотря на его преклонный возраст, и не ускользнуло от внимательных глаз женщин Алдебарана, которые тут же заметили странное поведение падре: он был оглушенным, беспокойным, почти не глядел на алтарь скорбящей — защитницы Алдебарана и всех живущих в его окрестностях.

Как я уже сказал, возмездие обрушилось на Антонио Лусио, и это случилось несколько дней спустя после того утомительного вечера за картами, но до возвращения Диого Релваса с дочерью.

Всегда, когда представлялась возможность сбежать в поселок, Антонио Лусио сбегал, стараясь воспользоваться последними оставшимися ему месяцами вольной жизни. Если бы вдруг его в лоб спросили, на ком бы он хотел жениться, он бы, не колеблясь ни секунды, ответил: на Флоринде. Не раз он это высказывал, и со всей откровенностью, даже отцу, уверяя его, что готов на геройский поступок — сделаться лодочником или рыбаком, лишь бы стать достойным мужем этой девушки. Он видел себя босым, перепоясанным черным поясом, в касторовых штанах и рубашке, сидящим на веслах шлюпки или лодки посередине Тежо. С теми же мозолями, что у всех лодочников, безо всяких барских замашек, такой же, как все простые люди.