Уолл-стрит и революции в России 1905-1925 - Ричард Б. Спенс

них, по разным оценкам насчитывавшую от 3 до 8 тыс. человек, лично возглавлял Гапон с драгоценной петицией от Путиловского завода. Он так и не добрался до Зимнего дворца, остановившись у Нарвской арки в нескольких милях к югу. Гапон попытался передать петицию офицеру гвардейского Измайловского полка, который отказался её принять, потому что у него не было на то полномочий. По одной версии, после нескольких минут замешательства Гапон повёл участников марша вперёд и получил "резкий приказ" остановиться и разойтись.[208] Процессия двинулась вперёд, и солдаты дали залп холостыми патронами, за которым последовала ещё один приказ остановиться. Когда толпа двинулась дальше, раздались два залпа боевыми патронами над их головами. В другом сообщении утверждается, что "несколько раз офицер призывал процессию остановиться, но Гапон не дрогнул".[209] Когда пули начали попадать в людей в первых рядах, остальные развернулись и побежали, топча тех, кто был у них на пути. "Некоторые, у кого были револьверы, стреляли на бегу", что кажется странным для вроде как мирного, невооружённого шествия.[210] Конные казаки рассеяли остатки толпы. Всё было кончено ещё до полудня.

Почти такие же, хоть и меньшие по масштабам, события разыгрывались по всему городу с тем же результатом. Число убитых и раненых сразу же стало яблоком раздора. Правительственные цифры в 96 убитых и 333 раненых, безусловно, ничтожны, но антицаристские заявления о 5 тыс. человек, появившиеся после нескольких часов стрельбы, ещё более фантастичны.[211] В конце концов, это действительно не имело значения; была пролита невинная кровь, и Николай II, как и было предсказано, был привлечён к ответственности. Теперь у революции была окровавленная рубашка, которой можно было размахивать, и она этим энергично и занималась.

Произошедшее было трагедией; действительно, погибли невинные люди. Николай II, явно неспособный действовать своевременно или решительно, нёс ответственность за то, что предпочитал убегать от кризиса, а не сталкиваться с ним лицом к лицу, а также потому, что его офицерам был отдан приказ, который позволял им стрелять только при столкновении с массовым неповиновением. Политически Николай II стал проклят за то, что сделал, и проклят, если бы не сделал. Но отец Гапон и те, кто направлял и подстрекал его, были ответственны за то, что умышленно вели ягнят на заклание.

Что касается Гапона, то с помощью революционного подполья он выскользнул из страны и скрылся в Женеве. Там он провозгласил себя эсером и ожидал, что будет помазан королём революции. Но этого не случилось. Гапон поддерживал связи с царской тайной полицией и начал сообщать о своих новых знакомых, в том числе о Ленине и эсеровском террористе Савинкове. Последний сразу же невзлюбил священника и начал вынюхивать "темные слухи" об отношениях отца с полицией.[212] В конце концов неприглядная правда выплыла наружу, и в апреле 1906 года Гапон отправился в отдалённый дом в Финляндии, где был убит товарищем-эсером и бывшим поклонником Пинхасом Рутенбергом. Гапон, несомненно, стал неудобным человеком, который, вероятно, слишком много знал такого, что не подлежало разглашению.

Герой революции

Горький жил гораздо лучше. Писатель охотно принял гапоновскую мантию "защитника угнетённой России", написав обличительную речь, в которой описал Кровавое воскресенье как "преднамеренную резню", за которую Николай II нёс личную ответственность.[213] Что ещё более интересно, имя Горького всплыло как члена "временного правительства", созданного для прихода к власти, если и когда правление Николая II потерпит крах.[214] Кто-то думал наперёд. Источником этой истории был сотрудник лондонской "Дейли Телеграф" в Санкт-Петербурге Э. Дж. Диллон.[215] Проведя в России 18 лет, Диллон был хорошо информирован и имел хорошие связи; он считал Горького и Витте своими близкими знакомыми. Согласно этой истории, "внезапно возник своего рода якобинский клуб", основанный вокруг более ранней либерально-радикальной дискуссионной группы, связанной с журналом "Право" (не "Правда"). На собраниях, состоявшихся 20 и 21 января, то есть в преддверии Кровавого воскресенье, по предложению "неизвестного лица" была принята резолюция с предложением временного правительства. Конечно, интересно, что позже никто не смог вспомнить, кто сделал такое важное предложение. Товарищами Горького в предлагаемом правительстве были Николай Анненский и Константин Арсеньев, оба либеральные интеллектуалы и оба делегаты предыдущего Земского съезда.[216]

Во многом из-за причастности к этому "заговору" царские власти арестовали Горького (и других) по обвинению в подстрекательстве к мятежу и государственной измене, что вызвало опасения в России и за рубежом, что ему грозит казнь. В Нью-Йорке группа "выдающихся литераторов" во главе с редакторами Ричардом Уотсоном Гилдером (журнал Century Magazine), Генри М. Олденом (Harper's) и издателем Чарльзом Скрибнером возглавила кампанию по спасению великого писателя и "лидера революционного движения".[217] Все они были связаны с "Друзьями русской свободы". Вскоре Горький был освобождён из-под стражи, и угроза судебного преследования исчезла. В июле он отклонил предложение прочесть курс лекций в Соединённых Штатах. Но достаточно скоро поступит другое предложение.

Американский ответ

Нигде Николая II не проклинали громче и последовательнее, чем в американской прессе. Первый контакт между революционным Санкт-Петербургом и американскими СМИ устроил тот же Максим Горький. После разгрома у Нарвских ворот, из которого ему каким-то образом удалось выбраться без единой царапины, поп Гапон укрылся в квартире Горького и предложил свою версию произошедшего. В тот вечер Горький отправился на телеграф и телеграфировал в "New York Evening Journal" сообщение "Сегодня в России началась революция".[218] Подхваченные "Associated Press", слова Горького разлетелись по страницам от моря до моря. Кроме того Горький передал новое мировоззрение отца Гапона. "Нет больше ни Бога, ни Царя!" — сокрушался он, и вскоре после этого выступил с призывом к убийству императора и всего его "змеиного царского отродья".[219] "Зверь-царь" и его "опричники-министры" "сделались убийцами безоружных наших братьев, — вопил он, — смерть им всем!"

Очень интересный вопрос: почему из всех газет мира Горький отправил свою телеграмму 22 января именно в "New York Evening Journal"? Основной ответ заключается в том, что газета был флагманом Уильяма Рэндольфа Херста, а Горький был корреспондентом Херста в Санкт-Петербурге. Эта договорённость была достигнута в 1903 году, когда Горький столкнулся с репортёром Херстом и ирландским республиканцем-социалистом Майклом Дэвиттом. Последний отправился в Россию для расследования Кишинёвского погрома. Последующая книга Дэвитта "За чертой: подлинная история антисемитских преследований в России" привлекла внимание к бедственному положению евреев в Российской империи и, естественно, заслужила тёплую оценку Шиффа. Херст, как уже отмечалось, был политическим сочувствующим и другом Чарльза Крейна.