Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - Илья Троянов

Бегство знает свои эпохи — годы движения и годы застоя. Подавленные восстания, безуспешные захваты власти, и тогда не только отдельные люди бегут сваливают спешат прочь и при этом забывают свой диплом и не находят в чемодане места для любимой книги. Вскочить в поезд, выжать газ на небольшом шоссе, направление — граница, одни — пешком, другие — тесно набившись в кузов грузовика, шофер тоже спешит. Границы стали прозрачными на несколько недель, а то и несколько месяцев, кровопускание, сказал бы врач, надоели неприятности, прикидывают наделенные властью… так это происходило в очередной раз в сердце Центральной Европы, незадолго до того, как Алекс перелетел через стену. Восточноевропейское товарищество покатилось, чтобы возвестить миру свинцовую тяжесть недовольства, и лагеря земли обетованной оказались переполнены.

Понимаете, в разгар сезона они переполнены, поэтому будет нелегко пристроить сразу Васко, Татьяну и Александара Луксовых.

Лестницы широкие, пять ефрейторов могут спускаться по ней, став в одну шеренгу и на ходу застегивая верхние пуговицы рубашек, а то даже и не пять, а целых семь, лестница делает остановку между первым этажом и вторым, за окнами открывается грязный вид, еще раз остановка — между вторым и третьим. На ступеньках лежат растоптанные спагетти. Васко растерянно поднимается по лестнице, стараясь не отстать от Богдана. Яна соблюдает дистанцию, придавленная унижениями последнего получаса. Алекс теребит ее за руку. А итальянец — на нем был очень элегантный костюм, несколько вызывающего цвета розовая сорочка, и галстук изгибался радугой по сытому животу. Он не глядел на нее. Его вопросы казались ему менее важными, чем шмыганье носом, перелистывание страниц, щелканье шариковой ручки. Ответы он записывал до того кратко, словно его интересовал один лишь конечный результат. Даже история со стеной его, судя по всему, не заинтересовала.

— Понимаешь, Богдан, у меня сложилось впечатление, будто он не верит ни единому слову.

— Ты только представь себе, сколько таких историй ему приходится выслушивать. Его уже достали все эти истории. Твое бегство представляется тебе чем-то великим, ты это знаешь, я тоже знаю, но для него ты — всего лишь повторение, он уже много лет каждый Божий день слышит одно и то же, одного не принимали в университет, другому не разрешили повышать квалификацию за границей, третьего не продвигали по службе, потому как папаша у него был фашист, и все одно и то же: не позволяли, не мог, не имел никаких шансов, и всякий раз преувеличено, а порой и вовсе выдумано, от первого слова до последнего. А Сфорца, он уже все постиг, что можно знать про ложь и про страдания. Он бы ни капли не удивился, если бы оказалось, что ты — Тито.

Им пришлось отдать свои паспорта. Яна почувствовала себя после этого раздетой, а Васко испытал облегчение, словно, лишившись паспорта, он тем самым окончательно избавился от власти отечественных правителей. После короткого опроса их отвели в соседнюю комнату и усадили на табуретку; Яна только и успела отбросить со лба прядь волос, как блеснула вспышка, послюнив палец, привести в порядок пробор на голове у Алекса, как сверкнула вторая вспышка, Васко, Васко, твой воротник, но Васко никак не реагировал, а тут сверкнула третья вспышка. А потом — Богдана куда-то вызвали — человек, который их фотографировал, велел им подойти к другом столу. Как он, собственно, выглядел, этот человек? Все происходило так быстро, Яна еще не отключилась мыслями от фотографирования, а он взял ее за запястье, стоял перед ней и был много выше ростом, чем она, а на столе лампа, право же, значительно выше, лампа горела, он взял ее за большой палец и потянул его к столешнице. Чего ему надо? На столе что-то лежало, он отвел ее большой палец в сторону, ткнул им во что-то мокрое, прижал к подушечке для печатей. Что это он такое делает? Он потряс ее руку — не напрягаться — потом припечатал ее палец к светло-коричневой карточке, в квадратную рамочку, отвел ее руку назад и повторил ту же процедуру с каждым пальцем ее правой руки, и для каждого пальца — своя квадратная рамочка, и с каждым пальцем все глубже становилось унижение. Она бросила взгляд на карточку, человек допустил опечатку, Татаяна Луксов, и шрифт бледный, может, потом она скажет, что это не про нее, но отпечатки ее пальцев блестели и под противным светом лампочки уничтожали ее индивидуальность. Мы все должны через это пройти, Яна, лично к нам это не имеет никакого отношения. А если она теперь не в такой степени сознает себя человеком, как раньше? Она бросила взгляд на свои угольно-черные пальцы. Это никогда не отмоется. «В умывальной есть мыло», — сказал Богдан, но ее это не успокоило.

Коридор широкий и темный, окно в дальнем его конце сохраняет весь свет для себя, прислонившийся к стене человек, абрис ожидания, выглядывает наружу.

— Послушай, — говорит Богдан, — к сожалению, есть еще одна неприятность, ты-то с этим справишься, я понимаю, но вот твоя семья, я хочу сказать, женщины принимают такие вещи слишком близко к сердцу, так что не падай духом, через несколько месяцев вы отсюда выберетесь, надо просто закрыть глаза покрепче и пробиваться. Вспоминай время от времени свою дорогую родину, тогда и выдерживать будет легче.

— Ты о чем это? — И взгляд через плечо, на Яну.

— К сожалению, у нас сейчас слишком мало комнат, поэтому мужчины и женщины спят отдельно, вообще-то семьям надо бы выделять по комнате, но беженцев слишком много, а на всю Италию есть только три лагеря, что тут поделаешь, у них и других забот хватает, словом, глупо получается, но комнату вам придется делить, это бы еще полбеды, вот только, я и сам очень жалею, но по-другому не получилось, тут даже у самого Богдана власти не хватает, они сунули вас в одну комнату с цыганами, их там целая стая, цыгане — товар со скидкой, они все из Польши, вам будет выделена половина комнаты, вот сейчас мы посмотрим, ее можно отгородить занавеской или еще как, не так уж и страшно.

В конце коридора они сворачивают направо, в проход поуже. Человек у окна разглядывает их недоверчиво, а может, просто утомленно.

— Чех, — говорит Богдан. — Их здесь много, вы ж понимаете.

Группа мужчин стоит посреди коридора, голоса громко хлещут в спину. Цыгане. Их разговоры распадаются, едва Богдан и Васко останавливаются перед открытой дверью. Взгляды отнюдь не гостеприимные. Богдан кивает им и проходит в комнату. Васко — за ним. Татьяна следует по пятам, держа Алекса за руку. И запах. Этот запах вытеснил из комнаты всякое подобие свежести: кипящая похлебка, лук и чеснок, скверная говядина, сильно наперченная и чуть подгорелая еда. Яна усилием воли заставляет себя разглядывать эту комнату. В правом углу — раскаленная плита, на плите — большой чугунок, на стене — следы сажи и ковер из брызг, в основном — помидоры, отчасти густо-красные, это когда неосторожно открывают консервные банки, и разные оттенки коричневого — это когда разлетаются брызги от какого-нибудь кипящего соуса. По левую руку стоят две двухэтажных кровати, в середине стол, в поверхность стола врезаны нескончаемые часы скуки.

Васко кладет на стол полупустой чемодан. Яна с Алексом подходят к одной из кроватей, садятся на край. Простыни в голубизну, по длинной стороне — кайма, в углу — грубые одеяла, сложенные квадратом.

— Мама, где я буду спать?

Цыгане из коридора пришли в комнату, их речи сливаются в крик. Богдан, по-видимому, знает несколько слов по-польски, но одобрения не получает. Есть проблемы. Богдан возбуждается. Один из цыган вынимает нож. Вгоняет в стол возле чемодана. Богдан кричит, кричит на цыгана. Тот кричит в ответ. Остальные удерживают его.

Богдан оборачивается:

— Они здесь готовят, они не хотят отсюда уходить, потому что они здесь готовят.

Он обращается к другим цыганам, тон угрожающий. Несколько фраз, потом цыгане отходят к двери и начинают во всю глотку держать совет.

— Мамо, а можно я буду спать наверху?

Богдан подходит к кровати.

— Они не едят в столовой, они получают кормовые на руки и сами себя кормят. Утверждают, будто здешнее питание им вредит. Чепуха. Они уже давно здесь, года два, не меньше. Мне очень жалко, Сфорца мог бы и сам догадаться. Еду им приносят другие цыгане, либо они воруют, либо еще чего, а на кормовые деньги покупают себе что-нибудь другое. Тьфу, вся проблема в том, что они нарочно освободили эту комнату и сами распределились по другим комнатам, чтобы здесь готовить.

— А мы помешаем им готовить? Можно ведь договориться…

— Васко!

— Ну чего Васко, Васко, надо найти какое-нибудь решение. Раз других комнат нет…

— Да еще как помешаете! Они ведь не любят, когда посторонние подходят к ним чересчур близко. Подождите, их варево почти готово. Я им сказал, чтобы они дали вам переночевать здесь один раз, а я посмотрю, что можно сделать. А они тоже пусть подумают, не то я прямиком пойду к директору.