Закон тридцатого. Люська - Илья Туричин

— Знаю, Костя, знаю. Любитель ты настоящий. Знаток. Ну что ж, покажи, что принес. Посмотрим, посмотрим…

Костя небрежно достал из внутреннего кармана пальто кляссеры, положил на стол.

Александр Афанасьевич потер сухонькие ручки, будто гурман, собирающийся сытно, с удовольствием поесть. Открыл один из кляссеров, бегло осмотрел марки. Лицо его оставалось таким же сморщенным и скучным, только в глазах вспыхнул и тотчас погас огонек.

— Ну что ж, ну что ж… Ничего, ничего. Хотя особо редкого ничего нет, — забормотал он, косясь на Костю.

Костя не ответил, подумал: «Старая лиса».

Александр Афанасьевич открыл второй кляссер.

— Это я получил два года назад из Чили, — сказал спокойно Костя. — А эти из Австралии.

— Географию легко было учить, — пробормотал Александр Афанасьевич.

Костя кивнул.

— И сколько ты за все это хочешь?

— Сто рублей.

— Старыми?

— Новыми.

Лицо Александра Афанасьевича сморщилось еще больше, словно почувствовал он внезапную невыносимую зубную боль.

Косте даже показалось, что он застонал.

— Побойся бога, Костя!

— Бога нет, Александр Афанасьевич. А покупатели есть, — веско сказал Костя. — И не один. Сами понимаете, марки редкие. Я потому к вам зашел, что вы — настоящий любитель, тонкий знаток. А марочки редкие.

— Дорого, дорого…

— Дешевле не достанете.

— Нет, нет, дорого… — сказал Александр Афанасьевич, не выпуская из рук кляссеры и не сводя сожалеющего взгляда с марок.

— Как хотите, — откликнулся Костя и лениво потянулся за кляссерами.

Но Александр Афанасьевич не отдавал их.

— Дорого, дорого, этак и разориться можно. Потом на хлеб не хватит. Я ведь старик, на пенсию живу, — бормотал он.

— Дешевле не отдам, — сказал Костя грубо. — Хотите — берите, хотите — нет.

— А если не сразу, в рассрочку, так сказать…

— Тугрики на бочку, — нахмурился Костя. — Мне наличные нужны. И сегодня, сейчас. Иначе и продавать бы не стал. Сам теряю. Ведь вы ж, Александр Афанасьевич, цены знаете!

— Знаю, Костя, знаю, — вздохнул судорожно и замотал головой. — И зачем тебе столько денег?

— Надо, раз продаю.

— А папаша твой знает?

— Что вы со мной коммерческие дела имеете? — спросил ехидно Костя.

— Ну да, ну да, — снова сокрушенно замотал головой Александр Афанасьевич и уткнулся в марки.

Косте противно было с ним торговаться. Если б не нужда — ушел бы. Ну его к собакам! А ведь учителем был. Литературу преподавал!

— Берете?

— Скинул бы немного, — заскулил Александр Афанасьевич.

— Ни полкопейки, — ответил Костя. — У нас фирма без запроса.

И он снова потянулся к кляссерам.

В это время в дверь постучали.

Александр Афанасьевич, захватив кляссеры, чтобы Костя не забрал их, пошел к двери.

— Кто там?

— Можно видеть Александра Афанасьевича? — спросил женский голос.

Александр Афанасьевич недоуменно посмотрел на Костю и вдруг засуетился, подбежал зачем-то к буфету, оттуда к письменному столу, сняв висевший на стуле пиджак, начал совать руку в рукав вместе с кляссерами. Сказал сдавленным голосом:

— Открой, Костя.

Костя подошел к двери, открыл. На пороге, щурясь после темного коридора, стояла красивая женщина в легкой серой шубке и такой же шапочке. Лицо у нее было какое-то испуганное.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Здравствуйте, — ответил Костя.

— Мне нужен Александр Афанасьевич.

— Я здесь. Проходите, пожалуйста.

Женщина сделала несколько шагов, недоуменно озираясь. Десятки лиц смотрели на нее со стен.

— Здравствуйте, — сказал Александр Афанасьевич. — Вот неожиданность. Если не ошибаюсь… э-э-э… Вы мамаша… э-э-э…

— Да, — сказала женщина. — Я мать Оленьки Звягиной.

— Как же, как же, прелестная девочка! Садитесь, пожалуйста, — Александр Афанасьевич пододвинул стул. — А вот имя-отчество ваши, простите, запамятовал.

— Елена Владимировна.

— Милости прошу, Елена Владимировна. Снимайте шубку.

Елена Владимировна поблагодарила, но шубку снимать не стала, только расстегнула, а шапочку сняла, положила на колени.

Александр Афанасьевич сел напротив, склонил голову набок и стал похож на нахохлившегося воробья. Костя нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Время было дорого, а старикашка еще не сказал своего окончательного слова. Принесла нелегкая эту маму!

— Чем могу служить? — спросил Александр Афанасьевич.

— Видите ли, я… У меня… Ради бога, простите за вторжение… — Елена Владимировна затеребила лежащую на коленях шапочку.

— Ничего-ничего, никакого беспокойства, помилуйте. Даже напротив. Очень приятно. Я ведь на пенсии теперь. Редко кто меня посещает. Вот только Костя, да и то по делам, — Александр Афанасьевич говорил нудным, гнусавым голосом.

Услышав слово «по делам», Елена Владимировна окончательно смутилась:

— Я помешала вам.

— Нет-нет, — перебил ее Александр Афанасьевич с неожиданной живостью. — Мы свои дела, в сущности, уже решили.

Костя усмехнулся: «Ах, старая лиса».

Александр Афанасьевич заметил усмешку, добавил:

— А чего не доделали — доделаем, спешить некуда. — Он уставился на Елену Владимировну вопросительно.

— Я пришла за советом, Александр Афанасьевич. Неприятности, а посоветоваться не с кем. Вот я и подумала: вы человек опытный, старый учитель…

— Разумеется, разумеется, — Александру Афанасьевичу было приятно, что к нему обращаются за советом. — Слушаю вас.

Елена Владимировна взглянула на Костю. Александр Афанасьевич перехватил ее взгляд, понял и, прижимая к себе кляссеры, чтобы Костя не смог забрать их с собой и совсем уйти, улыбнулся:

— Костик, ты нас оставь на несколько минут. Посиди на кухне. Мы ж свои люди. А тут — дело.

Костя впервые видел его улыбку. Она была такой, будто старик жует неспелую клюкву. Он молча кивнул и вышел в черноту коридора, прикрыв за собою дверь. В какой стороне кухня, Костя не знал. И спросить было не у кого. Поэтому он так и остался стоять в темноте возле двери. Голоса Александра Афанасьевича и незнакомой женщины доносились до него глухо, словно разговаривали они где-то далеко-далеко. И Костя невольно прислушался.

— …Но я тревожусь, — сказала женщина, видимо продолжая начатую фразу. — Последние дни Оленька как-то… Понимаете…

Александр Афанасьевич что-то пробормотал.

— Вчера она была в кино с какой-то компанией. А потом в кафе. И даже пила коньяк…

— Коньяк! — донесся голос Александра Афанасьевича. — Узнаю плоды современного воспитания!.. — Косте показалось, что старик радуется. — Мы в их годы не пили коньяк.

— И она что-то прячет от меня в столе, — сказала женщина. — Никогда раньше не прятала, а теперь прячет.

— А что, любопытно бы узнать?

— Бумаги какие-то.

— Бумаги?! — хищно спросил Александр Афанасьевич. — Записочки. Письма! Так-так-так… Это очень, очень хорошо, что вы обратились ко мне, Елена Владимировна. Я знаю этот класс. Знаю эту компанию. Шагалов, Виктор Шагалов! Я и раньше замечал, что он как-то странно посматривает на вашу дочь. Это человек, способный на все. На любую гадость. Именно он отравил мне последние дни в школе. Берегите свою дочь, Елена Владимировна. Берегите свою дочь от его дурного влияния!

Так вот кто эта женщина, — мать Оленьки. Это они о Викторе и Оленьке. Подлость, какая подлость… Костя подошел вплотную к двери, прижался к ней ухом.

— Боже мой! — в голосе женщины слышалось отчаяние. — Что же мне делать, что я должна делать?

— Прежде всего надо раздобыть письма, — сказал Александр Афанасьевич.

— Но они заперты… Как же я могу.

— Надо. Открыть… Взломать, наконец… Пока вы будете антимонии разводить, взывая к собственной совести, Шагалов, у которого совести совсем нет…

Это у Витьки-то нет совести! Ну и ну!

— Уж поверьте моему опыту, — теперь Александр Афанасьевич заговорил вкрадчиво: — Надо действовать. Изъять письма. И поставить в известность школу. Немедленно. Наш новый завуч, Петр Анисимович, — очень тонкий человек. Уж он-то не даст вашу дочь в обиду. Немедленно! Сейчас же! — повторил Александр Афанасьевич. — Немедленно. Вы не волнуйтесь. Мы вашу дочь в обиду не дадим. Я вашу дочь в обиду не дам! — крикнул он фальцетом, упирая на «я».

Костя закусил нижнюю губу. Так вот вы какой добренький старичок, Александр Афанасьевич! Вот вы какой. Подлость. Кругом подлость… Да разве Виктор и Оленька… Разве они… Они же светлые, они же прозрачные, как стекло в окошке!

Костя вдруг вспомнил плачущую Люсю… Тоже подлость. Подлость, тоже подлость… У него возникло такое ощущение, будто к лопаткам приложили тяжелые холодные плитки чугуна. Даже поежился. Он рванул дверь без стука, прищурился — слишком резок был переход от тьмы к свету, — шагнул к столу.