В облупленную эпоху - Лев Воробьев

Чтобы унять волнение, Самуил Моисеевич походил из угла в угол, залпом выпил стакан холодной воды (от кваса у него делалась изжога и пучило живот).

Керосиновая лампа коптила, и с ним чуть не случился приступ. С трудом откашлявшись, он сел за убогий стол, покрытый неопрятной клеенкой в ржавых пятнах, и наконец приготовился писать. Усадил на нос круглые очки со сломанной дужкой, набрал из баночки в ручку-самописку фиолетовых чернил, пододвинул лист желтоватой бумаги и задумался. С чего начать? С обращения, конечно.

В Центральный Комитет Коммунистической Партии от члена ВКП(б) с 1940 года, Хацкеля Самуила Моисеевича…

Нет, слишком официально. К тому же попадет письмо в аппарат, начнет гулять по инстанциям… Никакого толку не будет. Надо обращаться лично, к самому Никите Сергеевичу. Хрущева он очень уважал, — настоящий ленинец, разоблачитель культа личности Сталина. Он обязательно прочтет его письмо, откликнется.

Москва, Кремль,

лично Никите Сергеевичу Хрущеву

Заявление.

Глубокоуважаемый Никита Сергеевич! (зачеркнул). Нет, лучше по-другому, душевнее.

Дорогой Никита Сергеевич!

К Вам обращается член ВКП(б) с 1940 года, участник Великой Отечественной войны Самуил Моисеевич Хацкель. Хочу подчеркнуть, что обращаюсь к вам не с личной просьбой, но движимый исключительно общественными интересами. Хочу рассказать вам о положении нашего трудового крестьянства. Я знаю, что Вам особенно близки интересы наших трудящихся масс, поскольку Вы сами по происхождению из бедноты. Выросли в бедной семье, в деревне Калиновка Курской области, потом в юности работали на шахте в Донбассе… Немного расскажу о себе.

(С чего начать про себя?) Да… что-то затормозилась мысль. Чтобы воодушевиться, Самуил Моисеевич еще вскипятил чайку, попил горяченького грузинского, крепкого, как он всегда любил, хотя это и вредно при его-то астме. В поисках поддержки он устремил взгляд на фотографии жены и детей. Эти глаза, казалось, ждут от него чего-то, какого-то решительного шага. Самуил Моисеевич вздохнул. Да… тоскливо без них здесь, в деревне, даже свежий деревенский воздух не спасает. Надо как-то воссоединиться с семьей, обнять жену, ребят… Как они там без него растут, без его отцовского глаза?

(А что там Татьяна без него поделывает? Может, опять в гости Мишка Блох зашел, краснобай и пьяница, преподаватель истмата из Караганды. Пьет водочку, анекдоты травит, а Татьяна смеется, хорошо, если сама не пригубила… Не к добру эти посиделки! Поскорее бы в М-ск, обратно…)

Но ехать ему в М-ск совершенно невозможно. Опять дышать этим загазованным воздухом, сернистым ангидридом? Нет уж, увольте. Да еще это будет означать поражение. Что же, получается, права Татьяна, что отговаривала от этой поездки? Остается одно: написать такое письмо, чтобы там, в Москве, поняли, какой он нужный и ценный кадр, сколько он может сделать полезного, и пригласили на работу, ну хотя бы каким-нибудь инструктором, лучше всего по идеологии и пропаганде. Это — его призвание. И тогда уже всей семьей — в Москву! Вдохновившись этими мыслями, Самуил Моисеевич решительно взял ручку и продолжал писать:

…Я вырос в местечке, в бедной еврейской семье, отец был переплетчиком. С юных лет проникся коммунистическими идеями, в 14 лет окончательно порвал с Богом и религией, о чем открыто заявил отцу — религиозному фанатику. Ушел из дома, стал убежденным комсомольцем, оформлял стенгазету в райкоме, учил деревенских детей политграмоте. По комсомольской путевке уехал учиться в Москву, в разное время закончил три вуза и получил три высших образования — агронома, переводчика с иностранных языков и географа. Потом грянула война, и я добровольцем пошел защищать Родину. Воевал на Волховском фронте под Ленинградом, имею два ранения. После войны много путешествовал по разным городам Советского Союза. Активно участвовал в партийной жизни местных партячеек. В 1951-52 году работал геодезистом на Куйбышевской ГЭС — великой стройке коммунизма. Потом жил в гиганте металлургии — городе М-ске, работал там переводчиком на комбинате, директором планетария. И теперь вот, в поисках лучшего климата для моих больных астматических легких, отправился жить в деревню Кислянка Курганской области, работаю сельским учителем.

Дорогой товарищ Хрущев! Прямо скажу — все, что я здесь увидел, меня потрясло. Я никак такого безобразия не ожидал. Я был уверен, что после осуждения партией культа личности и сталинских репрессий наша деревня находится на большом подъеме, но жестоко ошибся. Генеральная линия партии в нашем колхозе «Путь к коммунизму» выполняется только на словах, а на деле… Везде царит грязь, воровство и невежество. По вечерам даже электричества нет, идешь домой в темноте и непролазной грязи, рискуя потерять калоши. И должен с расстройством констатировать, что самый дурной пример подают местные коммунисты, недостойные этого высокого звания. Все они — прилипалы и карьеристы. Приведу несколько примеров. У них процветают частнособственнические инстинкты. Несмотря на борьбу партии с пережитками частной собственности и запрет держать домашнюю скотину, директор сельской школы татарин Султан Гайнутдинов разводит на своем приусадебном участке кур и баранов. Мало того, эти бараны бесхозные, бегают по деревне, блеют даже под окнами школы и тем самым срывают уроки, привлекая любопытство детей и отвлекая их от знаний. Участковый Митрохин. Говорит обычно грубым хриплым басом, видимо, желая нагнать страху на людей. Чуть ли не в половине деревенских изб варят самогон, на что он не обращает ни малейшего внимания, а если и обращает, так с той целью, чтобы этот самогон присвоить и самому с дружками выпить. С фермы растаскивают комбикорм, цемент и другие полезные вещи. Председатель сельсовета Егор Кузьмич. В подражание Сталину ходит в полувоенном кителе и сапогах. Тот вообще за справки, чтобы молодежь могла уехать из колхоза, с местных баб берет взятки деньгами и натурой, я имею в виду, не в смысле разврата, а в смысле продуктами натуры, то есть природы. И наконец, парторг колхоза Василий Кизяков, который должен быть образцом коммунистической морали. Точь-в-точь как синьор Помидор из известной сказки про Чиполлино. Вопреки завету Ленина о скромности коммунистов, он подвержен болезни зазнайства и высокомерия. Как напьется, он ходит по деревне и всем говорит: «Вот я парторг, получаю награды и поощрения от райкома, а ты кто такой?» Задаю риторический вопрос: как же с таким народом мы построим коммунизм к 1980 году?

Еще одно нетерпимое явление: многие несознательные граждане колхозники, и даже школьный коллектив, допускают антисемитские выходки и оскорбления. Мало того, что директор школы заядлый курильщик табаку и обкуривает школьный персонал. Он к тому же явный антисемит, заявляет, что я не воевал, а медали купил обманным путем на базаре. Такие выходки тем более удивительны, что пережиткам антисемитизма вроде бы неоткуда взяться, до моего приезда население в глаза не видело ни одного еврея. Видимо, кто-то (и я даже подозреваю, кто) их настраивает. Срочно нам надо налаживать в масштабах всей страны интернациональное воспитание.

Дорогой Никита Сергеевич! Вы, как теоретик марксизма, конечно, знаете, что еще Ленин призывал нас учиться даже у американских империалистов в деле повышения производительности труда. Вы сами показали этому пример, когда были в Америке, побывали на фермах, разговаривали с рабочими. Теперь мы сажаем кукурузу, и это хорошо. Но не одной кукурузой жив человек. Чтобы поднять сельское хозяйство, можно поучиться и у других стран. Вот недавно мой знакомый, который уехал в Израиль, прислал мне оттуда письмо, где описывает жизнь в кибуцах. Я сам враг сионизма и израильской военщины, осуждая агрессию Израиля против Египта. Но есть у них там и кое-что хорошее. Я с удивлением, например, узнал, что жизнь в кибуцах организована почти как при социализме. Люди там работают по своим способностям и получают по труду. Господствует полное равенство, все общее. Даже едят кибуцники за одним столом. Я считаю, надо нам этот опыт изучать и как-то применить в наших колхозах, если, конечно, будет такое указание партии. Со своей стороны я, несмотря на возраст и болезнь, готов с нашей делегацией отправиться в Израиль, чтобы посмотреть все на месте. Готов даже вступить в коммунистическую партию Израиля и там поселиться, чтобы в трудных условиях бороться за мир во всем мире.

Очень многое хотелось бы еще вам написать, поделиться своими государственными мыслями. Самое лучшее — если бы меня пригласили в Москву, и я там на заседании ЦК при личной встрече с вами и другими нашими руководителями все подробно изложил. Не сочтите мое письмо за какую-то наивность, пишу с большевицкой прямотой все, что думаю.

Он еще раз внимательно перечитал письмо, исправляя орфографические ошибки, и удовлетворенно вздохнул. Хорошо получилось, убедительно!