Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич

Недовольство неуместной затеей Бергяса было сглажено появлением Ээляна Овла, а затем и Араши Чапчаева… Приезд любого из этих людей мог придать празднику особую торжественность, а появление двух сразу в одном хотоне — вызвало ликование.

В разгар пиршества, затеянного Бергясом ради примирения со студентами, у кибитки старосты попридержал бег вороного иноходца всадник. Был он одет, как русские, такой же молодой годами, но смуглый и курносый, с мягкой полуулыбкой на скуластом лице.

— Менде, Араши! — выкрикнул кто-то из танцующих, и несколько человек кинулись было принять из рук всадника повод. Но дверь кибитки распахнулась. Все увидели Бергяса, широко шагавшего навстречу гостю. Староста решительным жестом остановил тех, кто кинулся оказать услугу уважаемому в этих местах человеку.

— Здравствуй, дорогой Араши-багша![34] — поприветствовал он всадника так громко, чтобы услышали все, столпившиеся вокруг кибитки и внутри нее. — Рады тебя видеть, наш дорогой учитель. Давно ждем!

Не у каждого конного мог взять повод Бергяс, выйдя ему навстречу. Такую-честь оказывал он разве нойону Тундутову, князю, равному ламе по положению, или настоятелю монастыря… Кроме этих трех благосклонностью старосты пользовались пристав из Янхальского уезда и скотопромышленник Микола Жидко.

Приехавший в хотон учитель, сойдя с коня, почтительно склонил голову перед Бергясом, пожелал здоровья хозяину хотона и всем, кто участвовал в веселье. Затем уже неторопливо прошел в кибитку. Там он сказал те же слова и снял с головы кепку-шестиклинку.

Борис и Вадим с удивлением отметили: молодой калмык носил ладно сидящий на нем европейский костюм, какие шьют себе преуспевающие чиновники Саратова или Астрахани. Так в степи никто не одевался. Даже улусные стряпчие и толмачи из Янхальского улуса не смели надеть на себя никакой новинки модного покроя, носили традиционный темный бешмет из саржи или сатина и легкую косоворотку. На головах канцеляристы и переводчики носили, как униформу, высокие мерлушковые шапки с алой кисточкой. Эта кисточка, мотавшаяся при ходьбе, словно сорванный на околице хотона тюльпан, считалась священной: ею отмечали себя также служители ламаистского культа.

Обувались состоятельные калмыки в яловичные сапоги, чаще всего изготовленные кустарями. Люди классом выше обряжали себя и своих взрослых детей в привозной хром, юфть, сафьян. Беднота обходилась обувкой под названием буршмак. Сварганить себе обновку такого рода мог всяк, нарезав сыромятины и вымочив ее в подкисленной воде или перестоявшем кумысе. И хотя обувь эта изготовлялась все-таки из кожи, в готовом виде буршмаки поразительно напоминали лапти. Не случайно на ярмарках в сопредельных селениях, где мешается русский говор с калмыцким, после удачного торга степной табунщик менялся с пахарем обувкой — буршмак стоил так же недорого, как лапоть из лыка. Мало чем отличались друг от друга онучи, сотканные из грубой овечьей шерсти и калмыцкие чулки, скроенные из такой же грубой домашней ткани. Девочка лет восьми в любом джолуме была горазда снабдить легкой и крепкой обувью всю семью.

На Араши был костюм из тонкого синего сукна. Брюки заправлены в хромовые сапоги с невысокими голенищами. На день встречи Араши Чапчаеву было двадцать два года. Он еще не брил бороды. Темный нежный пушок над верхней губой был почти незаметен на смуглой тонкой коже.

Араши было шестнадцать, когда он закончил курсы народных учителей в Астрахани. Преподавать он начал в своем родовом хотоне Манджикского аймака. Но слава о первом калмыцком учителе облетела в то лето степь не только потому, что его ученики начали читать букварь и составлять слова по складам. Юный учитель Араши Чапчаев вступился за честь женщины. И имя его стали почитать наравне с именами сказочных батыров.

В самом хотоне, и без того похожем на разворошенный муравейник, с приездом именитых гостей заметно прибавилось движения: женщины спешили управиться с неотложными заботами, перепоручали друг дружке малых детей, щелкали замками, хлопали крышками сундуков, добираясь до таких одежек, какие лежали на дне сундука со времен свадьбы. Мужчины искали, кому бы на час-другой передать стадо, и, если не находили замены, подгоняли скот ближе к хотону, чтобы можно было оставить свое беспокойное хозяйство и заглянуть в середину круга. А годы спустя сказать детям: «И я тоже слышал домбру джангарчи Ээляна Овла, видел своими глазами учителя Араши Чапчаева, который отправил за решетку зайсана».

Девушки успели за день дважды, а иные и три раза поменять свой наряд. Они появлялись в разноцветных платьях, высоких, с алой кисточкой шапках, в неглубоких шапочках-камчатках, в головных уборах из красного бархата, с отделкой из меха.

Приезд почетных гостей в хотон Бергяса можно было бы сравнить с щедрым летним дождем, внезапно выпавшим на потрескавшуюся от жары землю. В такие благодатные часы все живое выбирается из своих укрытий. И даже растения, огрузшие от влаги, склоняются друг к другу, словно ласкаясь, и на каждом лепестке сверкают мириады солнц.

Престарелому джангарчи, а также молодому учителю дали хорошо отдохнуть с дороги. Веселье шло без почетных гостей, но как бы уже во славу их. После полудня объявили скачки. В состязаниях участвовали пять пар мужских и столько же пар женских. Для первой шестерки соперников назначили пробег десять верст туда и десять обратно. Остальные пары бежали на пять верст… Первыми прискакали к обозначенной черте кони Бергяса, хорошо знавшие эту равнину от одного кургана до другого. Один из призов достался бойкому подростку из соседнего аймака. Бергяс ликовал. А во время скачек он вопил, будто резаный: одних подбодрял, других поносил последними словами. Не утерпев, даже выскочил на круг и чуть не угодил под копыта своего жеребца. На окрики судей он не обращал внимания, и лишь тихий зов и осуждающий взгляд Сяяхли возвращали его, хоть и ненадолго, в состояние, приличествующее старосте.

Потом черед дошел до борцов. Соперники в исподних штанах выходили в круг, силились подсечь друг друга подножкой, кинуть через себя, чтобы уложить соперника на лопатки. Побежденный уступал место другому. Победитель начинал новую схватку.

На круг выходили высокие и низкие, плотнотелые и худощавые, но жилистые, словно мускулы их были свиты из веревок. Верх над всеми взял тонкий в талии, но широкоплечий парень с удлиненным худым лицом.

Однако за борьбой и прочими развлечениями люди не забывали и об угощении — пили араку, водку, заедали кусками мяса. У костра свежевали еще одного быка, снимали шкуры с баранов…

В сумерках при зажженных керосиновых лампах седобородые старцы и состоятельные мужчины собрались в просторной кибитке Бергяса. Образовалось два круга. На самом почетном месте сидел джангарчи Ээлян Овла. Тут же удобно разместились Борис и Вадим. Они сидели по левую руку от Бергяса, а за ними уже учитель Араши Чапчаев.

Ээлян Овла начал совсем тихо и как-то вдруг, едва коснувшись струн домбры. Борис и Вадим даже не уловили начала импровизации. Все в исполнении джангарчи было для них непривычным: монотонное звучание, странная печаль в голосе исполнителя. Борис ждал нечто подобное оперному солисту или декламатору. Ведь народному эпосу «Джангар» почти пятьсот лет, и хранителями таких сокровищ могут быть люди, наделенные качествами чрезвычайными! Чем же привлекает к себе этот старик?

Сухой, небольшого роста, с жиденькими, пожелтевшими от табака усиками… Совсем дряхлый, жизнь только в голосе да в тонких усохших кистях рук. Лицо скуластое, испещренное морщинами, темное, как дубовая кора, и узенькие, глубоко сидящие карие глаза… Глаза были молоды, они жили картинами видений, вспыхивали светом озарения и тут же погружались в бездну печали. Джангарчи сидел, поджав под себя ноги, покачивался, цепко обхватив худенькой рукой домбру. Был он хил, внешностью зауряден, но люди покорялись его голосу. Люди внимали слову…