Мальчик на качелях - Николай Оганесов

Так мы пришли к необходимости проверить, насколько догадка Андрея Васильева соответствовала действительности.

«Щелчок был самым тщедушным мальчиком в классе». Эта фраза из рассказа «Второй раунд» привела Логвинова в школу, где с первого и до последнего класса учился Вышемирский. Инспектор начал с директорского кабинета, и ему повезло: на фотографии, которая в числе других украшала стены кабинета – среди выпускников десятого класса «Б» самым худеньким был мальчик, под овальным снимком которого стояла фамилия, устранявшая последние сомнения: Щелканов В. Никак иначе, как Щелчком, его, по ребячьим законам, в школе окрестить не могли. По воле случая бесстрастная рука фотографа поместила рядом с ним двух других персонажей «Второго раунда»: по одну сторону Юрия, по другую – скуластого светловолосого паренька с глубоко посаженными бусинками глаз. «Зотов Е.» – свидетельствовала подпись.

Классную руководительницу бывшего десятого «Б» разыскать не удалось: она была давно на пенсии и уехала к дочери то ли в Воркуту, то ли в Великие Луки. Остальные преподаватели не сообщили Логвинову ничего существенного, если не считать смутного воспоминания о Вышемирском, как о мальчике из «интеллигентной семьи», «хорошо успевающем» и «в общем, положительном». Упрекать двух-трех учителей, оставшихся в школе с тех пор, было не за что: прошло без малого девять лет.

Оставалось прибегнуть к последнему, но зато безотказному средству – адресному бюро. Спустя четверть часа Логвинов знал домашний адрес Щелканова Валерия Федоровича, а еще через полчаса сидел в тесном кабинете врача плавательного бассейна «Спартаковец» и удивлялся тому, как сильно иной раз меняется внешность человека за сравнительно короткий срок.

Худенький, нескладный мальчишка стал высоким плечистым мужчиной. Даже необъятно широкий медицинский халат не мог скрыть атлетических пропорций его фигуры. Опытным глазом инспектор определил: плавание, гимнастика и немного штанга. Мало что осталось от десятиклассника по кличке Щелчок, разве только мягкий взгляд карих глаз придавал ему отдаленное сходство с фотографией школьных лет.

Костя дал Щелканову рукопись рассказа Вышемирского и, пока он читал, с интересом следил за его реакцией. Но пищи для размышлений не получил: лицо Щелканова оставалось спокойным. Несколько раз он отрывался от чтения, но лишь затем, чтобы коротко ответить на телефонные звонки. Читал внимательно, не торопясь, а закончив, передал рукопись инспектору.

– Что скажете? – спросил Логвинов.

– Хороший рассказ. – Щелканов повернулся к стеклянной стене, сквозь которую был виден пустой трамплин для прыжков в воду.

– И только?

– А что вас интересует?

– Ну, например, меня интересует, вымышленный случай описал Вышемирский или нет.

– Нет, это правда.

– А детали?

– Детали тоже.

Логвинов понял, что имеет дело с человеком, привыкшим больше слушать, чем говорить.

– Вы учились в одном классе?

– Да, в десятом «Б». И Зотов, и Вышемирский, и я.

– И тогда, на практике в колхозе...

– Мы ездили в совхоз, – поправил его Щелканов.

– Я понимаю, прошло много лет, вспоминать не всегда приятно, особенно если... – Логвинов не договорил, решив, что лучше спросить напрямик: – Вышемирский действительно присутствовал при вашем избиении?

Лоб Щелканова прорезала глубокая складка. Видимо, время нанесения обид никак не соотносится с обычным календарем. Неважно, сколько прошло дней, месяцев, лет, – сильная обида всегда нанесена только вчера.

– Я знаю, вы не задаете праздных вопросов, – мягко, но решительно сказал Щелканов. – И все-таки какое может иметь значение, присутствовал при драке Вышемирский или нет?

Логвинов сообразил, что его собеседник не из тех, кто откажется помочь, но для этого его надо убедить, что в его помощи нуждаются.

– А если я скажу, что для нас это важно?

Валерий молчал.

– Я не шучу. Это действительно очень важно, – повторил свою попытку Логвинов.

– Ну, хорошо. – Щелканов оказался отходчивым человеком. – Если вы находите нужным разбираться в этом спустя столько лет, спрашивайте.

На этот раз Логвинов начал издалека:

– Вы знаете, как сначала назывался рассказ, который я вам дал почитать?

– Нет, я прочел его впервые, – ответил Щелканов.

– «Мальчик на качелях».

– Почему?

– Ну, во-первых, герой рассказа, как и сам Юрий, любил качели, а во-вторых, он представлял свою жизнь как чередование взлетов и падений.

– Ну, в какой-то мере это справедливо. В медицине есть даже понятие «биоритм»...

– Э, нет. Он вкладывал в название несколько другой смысл, но не это сейчас важно. Мне с вашей помощью хочется выяснить, чем на самом деле был для него эпизод с Зотовым. Не по рассказу, а так, как было в жизни. Взлетом или падением? Как вы полагаете?

Щелканов не сразу ответил на вопрос.

– А вы не допускаете, что и тем и другим одновременно? – спросил он. – Юрий не вмешался в драку, не стал на сторону слабого, струсил. Плохо, конечно. Но почитайте рассказ внимательней, в нем сам Юрий дает рецепт от страха. Вспомните концовку. Он ударил Зотова. Разве это, как вы выражаетесь, не взлет?

– Это в рассказе.

– Но желание у него было. Я знаю Юру, уж чем-чем, а чувством справедливости он был наделен в достатке.

– Абстрактным чувством. Оно отказало ему при первой встрече с реальным злом. Вы, например, верите, что он ударил Зотова?

– Я верю, что он хотел это сделать.

– Между хотел и сделал есть разница, согласитесь.

– Вы забываете, что тогда ему было всего пятнадцать лет. Сейчас нам легко рассуждать...

– Не так уж легко, – подхватил Логвинов. – Вот вы сказали, что он присутствовал при драке, в то время как в рассказе речь идет об избиении. Драка и избиение – разные вещи.

– Я оказывал сопротивление, – пояснил Щелканов.

– Получается, Вышемирский сгустил краски?

– Силы были неравные, и со стороны могло показаться, что Зотов избивает меня. На самом деле пару синяков я ему тоже наставил. – Щелканов впервые улыбнулся.

– А с чего у вас началось?

– Зотову показалось, что я «не так» посмотрел на него.

– Вышемирский при этом присутствовал?

– Без зрителей Зотов не стал бы задираться.

– Это почему же?

Щелканов опять засомневался:

– У меня такое ощущение, что мы с вами занимаемся ерундой. Ведем чуть ли не настоящее расследование, копаемся в подробностях, а речь идет всего-навсего о мальчишеской стычке. Несерьезно это как-то...

– Скажите, Валерий, для чего вы, доктора, прослушиваете у больного пульс?

– Как для чего? – удивился Щелканов. – Это помогает установить диагноз.

– Видите, у вашей профессии свои методы борьбы с болезнью, у нас – свои. Чтобы знать, способен ли Юрий совершить преступление, нам необходимо установить, чем он переболел в детстве. Так что считайте, что наш сегодняшний разговор носит диагностический характер.

Довод, приведенный инспектором, кажется, убедил Щелканова.

– Ну, что ж, вам виднее, – сдался он. – Вы спросили, для чего Зотову нужен был зритель. Дело в том, что в классе его не любили за вечное стремление показать свою силу, быть лидером. А он жаждал слепого поклонения, хотел, чтобы все подчинялись ему. Он желал самоутвердиться. Для этого нужен был тот, кто послабее. Выбор пал на меня и Юру.

– Почему же никто не заступился за вас?

– Зотов был не настолько глуп. Тогда, на практике, он выбрал время и место, когда поблизости никого из ребят не было.

– Кроме Юрия, – добавил Логвинов. – Он-то был рядом.

– Рядом, – подтвердил Щелканов. – Но в том-то и суть, что зрелище было рассчитано на то, чтобы запугать обоих. Быть подлецом – тоже, наверное, целая наука, и в ней есть свои законы. Зотов дрался ожесточенно, при этом ругался, кричал, нагонял страха. А страх, между прочим, парализует, особенно в детском, юношеском возрасте. Исход драки был предрешен с самого начала, мои шансы равнялись нулю. Он мог свалить меня одним ударом, но в таком случае пропадал весь эффект, из игры выпадал Юрий.

– А если бы Зотов бил не вас, а Юру, вы бы заступились? – спросил Логвинов.

Вопрос был в некотором смысле провокационным. Щелканов провел руками по столу, будто искал, чем их занять, но стол был пуст. Тогда он включил вентилятор, направив струю воздуха в сторону.

– Трудно сказать. – Он подумал и выключил вентилятор. – Для этого нужно было обладать волей...

– Которой у Юрия не было, – закончил за него инспектор. – Вот мы и выяснили, чем для Вышемирского был эпизод с дракой.

– Напрасно вы думаете, что Юрий не понимал этого, – возразил Щелканов. – Он переживал случившееся не меньше, а, возможно, и больше меня.

– Вы имеете в виду «Второй раунд»?

– И его тоже. В рассказе он все поставил на свои места.