Чужое сердце - Джоди Пиколт

– Как-нибудь позже, – ответила я.

Я проводила их до машины. Папа завел мотор и опустил окно.

– Знаешь, – сказал он, – когда я учился в колледже, возле метро постоянно околачивался один бездомный. А у него на плече сидела ручная мышка. Грызла ему воротник… И он постоянно носил эту куртку, даже в страшную жару. Он знал наизусть всю первую главу «Моби Дика». Я всегда давал ему четвертак, когда проходил мимо.

Мимо пронеслась соседская машина – должно быть, кто-то из папиных прихожан. Нам приветственно посигналили.

Отец улыбнулся.

– Слова «Мессия» в Ветхом Завете вообще нет… На иврите это значит «помазанник». Он не спаситель, он – царь или жрец, избранный для служения особой цели. А вот в Мидраше – да, там слово moshiach встречается часто, но всякий раз – в новом значении. Иногда это солдат, иногда – политик, иногда он обладает сверхъестественными способностями. И иногда он выглядит, как бродяга. Я давал четвертаки тому бездомному, потому что ничего ведь не знаешь наверняка.

Договорив, он дал задний ход и выехал с подъездной аллеи. Я простояла на месте до тех пор, пока машина не скрылась из виду и мне не осталось ничего иного, кроме как вернуться в дом.

Майкл

На входе в тюрьму вас просят снять те атрибуты, которые и делают вас вами. Обувь, ремень. Кошелек, часы, медальон с изображением святого. Сдайте мелочь из карманов, мобильный телефон и даже распятие-булавку с лацкана. Вручите офицеру в форме свои водительские права – и станете одним из тех безликих людей, что вошли туда, откуда не выходят.

– Отец, вы хорошо себя чувствуете? – спросил офицер.

Я расплылся в жалком подобии улыбки и кивнул, пытаясь представить, что он видит. А видел он крупного крутого парня, который дрожал при мысли, что ему придется сейчас войти в тюрьму. Да, я ездил на мотоцикле, добровольно работал с подростками из молодежных банд, словом, ломал все стереотипы о священниках, которые только находил. Но в этом здании находился мужчина, за прекращение жизни которого я проголосовал лично.

И тем не менее.

С тех самых пор как я принял обет и попросил Бога помочь мне искупить зло, причиненное одному человеку, добром для многих, я знал, что рано или поздно это случится. Я знал, что окажусь яйцом к лицу с Шэем Борном.

Узнает ли он меня?

Узнаю ли я его?.

Задержав дыхание, я прошел через рамку металлодетектора, как будто что-то утаивал. Полагаю, я таки утаивал, но на мои секреты эти датчики не реагировали. Я начал вправлять ремень обратно в брючные петли и завязывать шнурки на кроссовках. Руки по-прежнему дрожали.

– Отец Майкл? – Подняв глаза, я увидел, что меня ждет уже другой офицер. – Начальник тюрьмы Койн готов вас принять.

– Хорошо.

Я проследовал за офицером по мрачным серым коридорам. Когда мы проходили мимо камер, офицер разворачивался так, чтобы заслонить меня, словно исполняя роль живого щита.

Меня отвели в офис, окна которого выходили на внутренний двор. Из одного здания в другое перемещалась колонна арестантов. За спинами у них высилось двойное ограждение, увенчанное колючей проволокой.

– Отец…

Начальник тюрьмы оказался кряжистым седым мужчиной. Он протянул мне руку и скорчил гримасу, которая, вероятно, в его представлении отвечала за улыбку.

– Койн. Очень приятно.

Он проводил меня в свой кабинет – на удивление современный и просторный, с длинным стальным столом, заваленным папками и бумагами, вместо стандартной чиновничьей парты. Как только мы уселись, он развернул пачку жевательной резинки.

– Никотиновая, – объяснил он. – Жена заставляет меня бросить курить, а я, честно сказать, лучше бы левую руку себе отрезал. – Он открыл папку с цифрой на корешке. Шэя Борна здесь лишили даже имени. – Я очень признателен, что вы пришли сюда. Нам здесь очень не хватает священников.

В тюрьме был один архиерей, но он улетел в Австралию ухаживать за умирающим отцом. Следовательно, если кому-то из заключенных хотелось побеседовать со священнослужителем, начальство вызывало кого-то со стороны.

– Я рад вам помочь, – соврал я и тут же сделал в уме пометку: прочесть молитву в качестве епитимьи.

Он придвинул папку ко мне.

– Шэй Борн. Вы его знаете?

Я замешкался с ответом.

– Да кто же его не знает?

– Да, журналюги – просто сучье племя, уж простите мой французский. Нам такое внимание ни к чему. В общем, суть в том, что этот заключенный хочет пожертвовать свои органы после того, как приговор будет приведен в действие.

– Католическая церковь одобряет подобные действия, если мозг пациента мертв и он не может самостоятельно дышать, – сказал я.

Судя по всему, я дал неверный ответ. Койн взял салфетку и, нахмурившись, сплюнул жвачку.

– Да, я понял. Прекрасно. Таково официальное мнение. Но в действительности ситуация складывается следующая. Парню конец. Он признан виновным в двух убийствах. Как вы думаете, в нем внезапно проснулось человеколюбие или он… или он просто хочет снискать сочувствие общественности и отвертеться от наказания?

– Возможно, он просто хочет, чтобы его смерть принесла хоть кому-нибудь пользу.

– После инъекции сердце заключенного перестанет биться, – отрезал Койн.

В начале года я помог одной прихожанке принять важное решение – пожертвовать органы сына, мозг которого умер после автокатастрофы. Как объяснили мне врачи, смерть мозга отличается от смерти сердца. Парня было уже не вернуть, он не мог оклематься, как это бывает с людьми в коме, но благодаря респиратору сердце его продолжало биться. Если бы произошла остановка сердца, органы стали бы непригодными для трансплантации.

Я откинулся на спинку кресла.

– Мистер Койн, у меня создалось впечатление, что заключенный Борн попросил о встрече с духовным наставником…

– Попросил. И мы бы хотели, чтобы вы отговорили его от этой безумной затеи. – Начальник тюрьмы тяжело вздохнул. – Я понимаю, как дико это для вас звучит. Но Борна казнит штат Нью-Хэмпшир. Это факт. И из этого можно сделать шоу… а можно обойтись без лишней огласки. – Он начал буравить меня взглядом. – Вам ясно, в чем заключается ваша задача?

– Кристально ясно, – еле слышно ответил я.

Я уже однажды пошел на поводу, предположив, что те люди знали больше, чем я. Джим, мой коллега по суду присяжных, тогда использовал слова «око за око» из Нагорной проповеди, чтобы убедить меня в справедливости возмещения одной смерти другой. Но теперь я понимал, что Иисус имел в виду прямо противоположное и осуждал тех, кто позволял наказанию усугублять преступление.

И теперь я ни за что не позволю начальнику тюрьмы Койну ставить передо мной задачи.

В этот момент я осознал, что, если Борн сам не узнает меня, я себя не выдам. Дело не в спасении моей души, дело в спасении его души. И даже если я некогда поучаствовал в разрушении его жизни, моя обязанность – как священника – теперь заключалась в ее восстановлении.

– Мне бы хотелось поговорить с мистером Борном лично, – сказал я.

Койн кивнул.

– Понимаю.

Он встал и снова повел меня по хитросплетениям административного корпуса. За очередным поворотом перед нами оказалась аппаратная с решеткой в два ряда. Койн поднял руку, и дежурный офицер отпер первую стальную дверь. Послышался скрежет металла о металл. Мы вошли, и дверь автоматически закрылась у нас за спиной, не оставив даже тончайшего просвета.

Вот, значит, каково оно, когда тебя сажают под замок.

Прежде чем я успел запаниковать, разъехались створки внутренней двери, и мы очутились в новом коридоре.

– Вы здесь раньше не бывали? – спросил Койн.

– Нет.

– Привыкаешь. Ко всему привыкаешь.

Я обвел взглядом шлакобетонные стены и ржавые помосты.

– Сомневаюсь.

Мы вошли в проем огнестойкой двери с маркировкой «Ярус I».

– Здесь содержатся самые опасные преступники, – сказал Койн. – Не могу обещать вам, что они будут хорошо себя вести.

По центру комнаты высился контрольный пункт. Внутри сидел, безучастно взирая на монитор, молодой офицер. На экране, очевидно, отображался вид сверху на весь отсек. Царила абсолютная тишина, хотя не исключено, что входная дверь была звуконепроницаемой. Я подошел к двери и заглянул внутрь. Первой шла пустая душевая, дальше – восемь камер. Лиц узников я разглядеть не мог и потому не понял, который из них Борн.

– Это отец Майкл, – представил меня Койн. – Он пришел побеседовать с заключенным Борном. – Он достал из корзины бронежилет и защитные очки, как будто я шел не в камеру смертника, а на войну. – Входить сюда разрешено только в соответствующем обмундировании.

– Входить?