За свои слова ответишь - Андрей Воронин

Женщина растерянно кивнула.

– А лечения без боли не бывает, согласись.

– Я могу идти?

Хазаров взял Катю за руку и заставил посмотреть себе в глаза.

– Это больше не повторится?

Женщина колебалась, но затем все-таки ответила:

– Нет.

– Вот и чудненько, и отлично. Можешь идти. И помни, если он тебя обижать будет, только мне скажи, вмиг разберусь. А хочешь, я ему сейчас по морде заеду или сама пощечину дай?

– Я пойду.

– Ну вот мы все и уладили. Нет неразрешимых проблем.

Женщина ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Марат Иванович, – Грязнов потерял былую уверенность.

– Идиот, – прошипел Хазаров, – ты мне все дело испортишь! Эмоции свои держи при себе, они делу только мешают. Она же, сучка, все испортит, если ты, Валера, на нее наезжать начнешь, нервы сдадут в самый неподходящий момент, понял? Я бы ее и сам своими руками придушил, если бы она что-то сделала, а Катя только подумала, только засомневалась. А ты вместо того, чтобы эти сомнения развеять, успокоить, пугать ее вздумал. Есть люди, которых можно запугать, но она не из тех, как и ты, кстати.

– Ясно, – наконец-то Грязнов понял игру Марата Ивановича и улыбнулся.

– Тут тебе, Валера, не армия, человек хорошо работать может только или за идею, или за деньги. А от раба продуктивной работы не добьешься. Только время из-за тебя теряю и нервы. Пойдем, расскажешь нашему клиенту, что к чему, он сейчас в саду гуляет.

– А-а, – протянул Грязнов, – теперь-то понял, почему психов не видно.

– Шнайдер со своей женой Анной решил пройтись немного перед тем, как его начнут готовить к операции, вот и пришлось психов в корпус загнать. Идем, – Хазаров надел плащ, бережно обернул шею длинным шарфом, и вместе с Грязновым они спустились по лестнице.

Марат Иванович улыбнулся санитару, сидевшему у входной двери. Когда Хазаров и Грязнов оказались на крыльце, главный врач тихо сказал:

– Грязнов, никогда не жалей улыбок. И неважно, кто перед тобой – тот, кто платит тебе деньги, или тот, кому платишь ты. От тебя не убудет, а делу помощь и в деньгах экономия.

– Я по-другому жить привык.

– А зря! Если хочешь и дальше со мной работать, меняй привычки.

– Постараюсь.

Марат Иванович забрался на кирпичную тумбу, на которой высилась ваза с цветами, и принялся осматривать окрестности. Наконец радостно воскликнул:

– А вон и они!

Теперь и Грязнов разглядел две фигурки на далекой аллейке – низкий мужчина в пальто почти до самой земли и стройная женщина рядом с ним в короткой юбке и в куртке с меховой опушкой.

– Гер Шнайдер и супруга, – заулыбался Хазаров, резво для своего возраста и комплекции спрыгивая на газон. – Пошли порадуем пациента.

Шли они не спеша.

– Какого хрена эта сучка Анна с ним так носится? – спросил Грязнов у главного врача.

– А ты чего хотел?

– Я бы на ее месте желал только одного – чтобы гер Шнайдер поскорее сдох. Она молодая, русская, на хрен ей этот старый немец-пескоструйщик?

– Не нужен был бы, она бы за него замуж не вышла.

– Сдох бы, и деньги ей остались.

– Не так все просто, – засмеялся Хазаров, – ты же не знаешь, что у них в брачном контракте записано?

– Не знаю и знать не хочу.

– Тогда и не задавай глупых вопросов. Деньги нам не она, а ее мужик платит. Может, он в брачный контракт пункт внес, что пользоваться его деньгами она может только при его жизни. Не наше это с тобой дело, Валера, у тебя чисто русская привычка – совать нос не в свои дела, а они тебя волновать не должны. Прошу тебя, поменьше глазей на ее задницу и ляжки. Понимаю, кусочек соблазнительный, но ты за деньги не худший купить можешь. А она, по большому счету, как проституткой была, так и осталась.

Мужчина и женщина, прогуливавшиеся в парке, не видели, что к ним приближаются Грязнов с Хазаровым. Они шли по аллейке молча, Шнайдер, пожилой немец, с трудом передвигал ноги и, ничуть не стесняясь своей немощи, опирался на руку молодой жены. Когда он поднимал голову, чтобы посмотреть на хмурое осеннее небо, на лице Анны появлялось брезгливое выражение. Она тут же отворачивалась, чтобы муж не заметил этого, и тихо цедила сквозь зубы бранные русские слова.

Она вышла замуж за немецкого коммерсанта Шнайдера два года тому назад, как говорила сама – сбылась мечта идиотки. В свое время Аня была московской проституткой, но в отличие от многих своих подруг понимала: долго заниматься этим самым, продавая себя по дешевке, не стоит.

Если многие девушки, работавшие вместе с ней, надеялись на чисто русское «авось», в смысле устройства в жизни после тридцати, Анна рассчитала свое будущее в деталях.

Она не пыталась подыскать себе мужа-иностранца здесь, в Москве, в номере гостиницы: тут богатые иностранцы смотрели на девушек трезво – кому же захочется иметь жену проститутку? Она не путала Божий дар с яичницей и в Москве старательно зарабатывала деньги, тратилась только на спецодежду – на косметику и платья, остальное откладывала, экономя на всем. Когда же набралось пять тысяч долларов, она не стала покупать машину, как это сделало бы большинство ее сверстниц-проституток, и не попыталась заработать побольше, чтобы со временем купить квартиру в родном областном центре, а приобрела путевку в Грецию, в пятизвездочный отель неподалеку от Солоников.

Место для отдыха она выбирала старательно, консультируясь в туристических фирмах. Ее не прельщали многолюдные курорты с многочисленными дискотеками, аттракционами, желание свое она сформулировала предельно четко: тихий, комфортабельный отель для солидной публики, которая не терпит суеты, шума.

Когда Аня садилась в самолет, то ее с трудом бы узнал кто-нибудь из знакомых. Минимум косметики, своим волосам она вернула первоначальный темно-русый цвет, дорогая, со вкусом подобранная, но скромная с виду одежда. На дне чемодана лежал старый этюдник с акварельными красками, оставшийся с тех времен, когда Аня училась в школе и посещала изостудию при дворце молодежи.

Первые дни на курорте она лишь осматривалась, изучая здешние нравы. Ее забавляло то, как по вечерам, уже после захода солнца, когда вся солидная публика прогуливалась по променаду или сидела в кафе, на пляже оставались лежать русские девчонки. Они якобы загорали, хотя то, что без солнца загореть невозможно, было понятно самому последнему греку – мойщику посуды в местном баре. Девушки, как одна, лежали с книгами в руках и исподволь поглядывали на прогуливающихся по кромке прибоя одиноких мужиков.

В основном сюда приходили местные греки, днем работавшие в магазинах, в гостиницах, крестьяне, приехавшие на заработки из глубинки полуострова. Они старательно изображали из себя богачей. Выбрав приглянувшуюся им девушку, подсаживались, заводили нехитрый разговор, для которого хватало тех двух десятков английских или немецких слов, оставшихся в памяти после средней школы, а затем вели девушек на дискотеку, думая лишь об одном: как бы потрахаться С наименьшими для себя финансовыми затратами.

«Дуры, – думала Аня, глядя на своих соотечественниц, – в лучшем случае они отработают деньги, потраченные на поездку. Год, два, ну пять, десять в лучшем случае, они еще смогут торговать своей задницей, а потом наступит день, когда к ним никто не подойдет, как к той молодящейся бабенке (она скоро посинеет от холода, лежа с голой грудью на влажном песке). Что за радость пойти с бедным греком на танцы? Для этого не стоило не то что ехать за границу, не нужно было и выбираться из деревни – любой русский тракторист лучше этих парней, так похожих на кавказцев.»

С самым восходом солнца она вышла на пляж в длинной широкой юбке, в блузке, скромно убрав волосы под косынку. Поставила на песок трехногий этюдник, раскладной брезентовый стульчик и, закрепив в рамку лист рыхлой белой бумаги, принялась акварелью рисовать восход солнца.

Изобразить что-либо более сложное, типа оливкового дерева на берегу или отеля, Аня была уже не в состоянии, основательно забылось то, чему учили ее в изостудии. А море и солнце всегда получаются убедительно, особенно если рисуешь акварелью, которая тут же расползается по слабо проклеенному рыхлому листу.

Этюд был уже наполовину готов, когда на берегу появились первые отдыхающие. Всегда найдется с десяток одержимых, озабоченных собственным здоровьем, которые еще до завтрака совершают утренние пробежки. Женщин среди них мало, в основном это мужчины после сорока, молодые не сильно пекутся о собственном здоровье. А деньги, как понимала Аня, водятся у мужчин именно после сорока. Ее забавляло то, как мужики поглядывают в ее сторону, как подтягивают животы, пробегая мимо нее, распрямляют спины. Получилось так, что берег метров на двести в обе стороны от нее оказался чист, а на пятачке возле Анны собрался десяток любителей утренней пробежки и гимнастики. Все они старались делать вид, что не замечают друг друга, Алин этюдник действовал куда более притягательно, чем голые сиськи других девушек вечером, к тому же действовал не на греков, а на приезжих.