Обезьяны - Уилл Селф

— Раздвинь ноги! — зарычал он ей прямо в рот. — Раздвинь ноги!

Он засунул палец еще глубже, расширяя просвет между ногами, круговыми движениями тер ей клитор. Она изгибалась и вертелась под ним, как животное, которое хочет вырваться. Он отпустил ее бедра, отстранился, засунул ей в рот два пальца, затем еще один. Ощутил, какие острые у нее зубы, как напряжены все мышцы у нее во рту. Вынул пальцы, провел ими по ее лбу, затем схватил за волосы и запрокинул ей голову, растянул ее тело на подушке, так что она лежала совершенно открытая, беззащитная, дважды обнаженная.

Руки Сары схватили его за член. Саймон ахнул, едва не кончив от одного этого прикосновения. Сара обхватила член руками, провела пальцами вверх, сжала, провела пальцами вниз, сжала — и снова, и снова. Потом дотронулась до мошонки, нащупала яйца, бережно взяла их в ладонь, затем провела рукой дальше, через промежность к заднему проходу. Запустила палец внутрь, помассировала, вынула палец, снова запустила внутрь, снова помассировала.

Он тоже запустил пальцы в нее, согнул их, ощупал ее изнутри. Она закатила глаза, были видны только белые глазные яблоки. Он чувствовал всю тонкую текстуру этой внутренней, слизистой кожи, ощущал почти на вкус — через посредство пальцев — соленую смазку, струйками вытекавшую из нее. Он снова прилип ртом к ее рту, и она закричала в пещеру его ротовой полости, эхо волнами раскатилось по его голове. Он не отпустил ее, продолжал целовать ее, жевать. Затем скользнул по ней вниз, пробуя на вкус груди, бедра, пупок. Затем приложил язык к влагалищу, к этому влажному входу, почувствовал, как орешек клитора дрожит у него на языке. А потом снова пополз вверх. Она теребила его пенис, ее руки стали лоцманскими канатами, направляющими чуждый чарам черный, нет, белый член в предназначенную для него гавань. Во всем этом заключалась ужасная срочность, необоримая страсть, с обеих сторон громоздилась великанская воля совокупляться — такая мощная, что ее даже нельзя было назвать желанием.

За дверью, в узком коридоре, старая сука Грейси услышала возню в комнате и принялась пыхтеть и царапать когтями пол, решив, видимо, что там за кем-то погоня, в которой она обязана участвовать. Крики, стоны и ритмичные стуки убедили собаку, что это заяц — убегает, стуча лапами об пол. Она схватила край шелкового шарфа, мокрыми губами, мясистыми деснами стянула его с крючка и стала мотать из стороны в сторону, пытаясь справиться с возбуждением.

Саймон вошел в Сару таким сильным рывком, что ее отбросило еще дальше на подушку, и та оказалась прямо у нее под задницей. Сара закинула ноги Саймону на плечи, обхватила его затылок, и он стал трахать ее, трахать в точности так, как видел во сне, его толчки ритмичны, как метроном, мощны, его обильно смазанный член рассекает со свистом воздух и влагалище. Сара кончала каждую секунду, ее чрево грозило лопнуть под давлением. Она раскрыла рот, с каждым толчком Саймона издавая истошные крики. Крик за криком, крик за криком за криком за криком, пока он сам, наконец, не кончил в нечеловеческом пароксизме мышц мочеполового тракта и лишь тогда понял, что она уже не кричит, а плачет. Плачет, всхлипывает, ее маленькое тело сотрясают рыдания, лопатки сходятся, сжимая руку Саймона, на которой она лежит.

Саймон отстранился, выскользнул из нее, снова обнял, положив одну руку ей на лобок, другой ласкал ей затылок. Он знал — она рыдала вовсе не от обиды. Это частенько случалось, когда они трахались, ее рыдания были чисто физиологической реакцией, подобно тому как некоторые женщины обильно потеют после оргазма. Так-то он и воспринимал ее слезы — как пот, выделяющийся не из кожи, а из глаз. Она все рыдала и рыдала, и он сказал:

— Не плачь, я здесь, я здесь.

И они снова заснули. Перед тем как опустить веки, Саймон поглядел на электронный будильник — тот показывал 12:22; а когда на нем высветились цифры 12:34, художник уже спал.

Сон продолжился, но не с того места, где прервался в первый раз, а с другого, располагавшегося на временной оси немного ранее. Беседка, то есть Сарина спальня, вокруг нее змеится лес, который и образует стены, и проникает сквозь них. Высоченные стволы деревьев и плотный подлесок немного расступались там, где должен был располагаться сад. Саймон предстал перед собой в том же виде, что и до пробуждения, — делает мостик, руки выгнуты назад. А вот и маленькая макака, сидит на ветке дерева метрах в двадцати от Саймона, на корточках, но расставив ноги, так что он четко видит ее розовые половые губы и часть себя, истекающую из нее красным ручейком.

Я ведь могу посмотреть на свой член, решил Саймон и тут же исполнил задуманное. Ага, значит, я и сплю, и не сплю. Держу сон под контролем. В этот миг по члену прочь от его тела пошла волна, прошелестела сквозь подлесок, по бухтам, в которые свернулся тягучий орган. Саймон видел сквозь листья другие такие же бухты, штопоры, поросячьи хвостики, лежащие на земле, опухшие, засыпанные ветками, листьями, поросшие мхом. Дальше вид закрывали деревья. Саймон окликнул Сару, которая беспечно чистила шерсть на передней лапе.

— Сара! Сара!

— Саймон? — Она подняла глаза.

— Сара, втяни меня, втяни меня сейчас же! Я хочу быть внутри тебя. — Он показал пальцем на странное вервие, связывавшее их обоих.

— Саймон? — Она повертела головой, будто пыталась отыскать его взглядом среди деревьев. Посмотрела туда, посмотрела сюда, но на полянку, где он и лежал, не взглянула. — Саймон? Сай…

Ее голос затих. Она наклонилась к ветке и дернула за что-то. Саймон почувствовал рывок. Ага, она дернула за него! Играет на нем, как на струнах! Сара подтянула к себе что-то вроде веревки, несколько мотков без начала и конца. Она держала их с таким пренебрежением, будто это в самом деле была веревка, а она — какой-нибудь древесный специалист по изучению свойств пеньки. И тут, не говоря ни слова, она начала грызть эту веревку.

Саймон почувствовал, как в его тело вонзаются маленькие, острые зубки.

— Сара! — закричал он. — Нет!.. это же я, Сара!

Она будто и не слышала его, продолжала грызть, лишь изредка прерываясь, чтобы выудить застрявший между зубами кусок плоти. Эта штука, которая связывала их, — интересно, это пуповина или пенис? Саймон не успел понять — в непонятную плоть снова вонзились клыки, Сара грызла и грызла, а он все кричал и кричал:

— Сара! Прекрати! Сара, ты потеряешь меня, мы же в лесу!

Но она не обращала внимания, просто продолжала грызть. И вот наконец у нее в зубах осталась лишь тонкая розовая ниточка, блестящая на фоне резцов. Сара сомкнула челюсти — и отрезала его от себя окончательно.

Я хочу проснуться, подумал Саймон. Просыпайся! — скомандовал он своему телу, которое холодным, тяжелым грузом лежало поперек его воли. Просыпайся! Он попытался пошевельнуться, хотя бы немного, ибо знал — малейшее движение вырвет его из пут сна; но не мог ничего поделать. Ничего. Он напрягся и подумал: я здесь, я лежу в этом гнезде с… Сарой. Да, с Сарой, он чувствовал тепло ее тела, то ли над собой, то ли под собой. Он поплыл к поверхности… и уткнулся в Сарино тело щекой. Уткнулся в ее маленькую теплую грудь, покрытую тонкой грубой белой шерстью.

Саймон Дайкс, художник, проснулся. Проснулся, лежа головой на мягкой груди своей самки. Он вздохнул и провел мордой по ее сладкому звериному телу.

Глава 6

Стояла прекрасная погода, какая бывает по утрам на исходе лета. Деревья вдоль Редингтон-Роуд подставляли солнцу зрелые плоды. Запахи дрожжей и зелени наполняли воздух. Буснер окинул взглядом внушительные виллы из красного кирпича по обе стороны улицы. Несмотря на жару и спаривание, чувствовал он себя превосходно, был налит энергией и перед тем, как пробежать по дорожке и сесть в машину, набрал в легкие побольше воздуха и испустил громогласный рев, исполненный радости жизни. В ответ раздалось пыхтение и уханье соседей, иные из которых, как теперь заметил Буснер, сидели на ветвях ближайших деревьев.

— «Хуууу!» — проухали они, а затем помахали лапами: — С добрым утром, мистер Буснер!

— «Хуууу!» — ухнул он в ответ, весело помахав портфелем.

Обмен приветствиям продолжили шимпанзе на соседних улицах, проухав свои приветствия в пригороды, где их уханью вторили шимпанзе из еще более отдаленных домов и районов, а за ними — еще более отдаленные шимпанзе, так что уханье не спеша покатилось волной в направлении Белсайз-Парка.

Прыгун уже вывел машину, бордовый «вольво-эстейт» седьмой серии, из гаража, она ожидала хозяина у главных ворот. Буснер разглядел, что на заднем сиденье примостились трое старших подростков. Двенадцать лап так плотно сплелись во взаимной чистке, что вожак не мог точно показать, кто именно забрался в салон, но с удовольствием отметил, что в троице были Эрскин и Чарльз; с точки зрения вожака, оба в последнее время уделяли недостаточно внимания патрулированию окрестностей.