История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

— Подождите. Вы дали мне кольцо. Вы были одеты аббатом. Я тем более никогда вас не забывала. Возможно ли, что это были вы?

— Это я.

— Мне это необычайно приятно. Но, если я вас не узнала, невозможно также, чтобы вы узнали меня.

— Разумеется, потому что, если бы мне не сказали ваше имя, я бы не подумал о вас.

— За двадцать лет, друг мой, лицо меняется.

— Добавьте также, что в шесть физиономия еще не сформировалась.

— Вы можете быть хорошим свидетелем, что мне только двадцать шесть лет, несмотря на то, что злые люди дают мне на десять лет больше.

— Пусть говорят. Вы в расцвете ваших лет и созданы для любви; и я чувствую себя счастливейшим из людей, что мне удалось сказать вам, что вы были первая, кто внушил моему сердцу любовное чувство.

От этих разговоров мы растрогались, но опыт научил нас обоих, что следует остановиться на этом и разойтись.

Денис, еще молодая, прекрасная и свежая, уменьшала свой возраст на десять лет; она знала, что я это знаю, но, несмотря на это, желала, чтобы я это подтверждал, и она бы меня возненавидела, если бы я, как последний дурак, вздумал доказывать ей правду, которую, впрочем, она знала и сама. Ее не заботило, что я думаю по этому поводу. Может даже быть, что она полагала, что я должен быть ей благодарен за то, что, благодаря вполне простительному заблуждению, она позволила мне скинуть себе десяток лет, как и ей, и выказывала себя готовой послужить этому случайным свидетелем. Меня это не заботило. Уменьшение возраста — это особенность, свойственная женщинам театра, в основном, из-за того, что они знают, что, несмотря на весь их талант, публика ими пренебрегает, когда узнает, что они стары.

Сочтя за весьма добрый знак прекрасную искренность, с которой она сделала меня соучастником своей слабости, я не сомневался в ее добром отношении к моим любовным чувствам, и в том, что она не заставит меня вздыхать долгое время. Она показала мне весь свой дом, и видя, что она устроена со всех точек зрения с большой элегантностью, я спросил, есть ли у нее друг, и она ответила с улыбкой, что весь Берлин об этом знает, но все ошибаются в основных качествах этого друга, потому что он ей скорее отец, чем любовник.

— Вы заслуживаете, однако, настоящего друга, и мне кажется невозможным, чтобы вы могли без такого обходиться.

— Уверяю вас, я об этом не беспокоюсь. Со мной случаются судороги, которые составляют несчастие моей жизни. Я хотела ехать в Тёплиц на воды, где, как меня заверили, я выздоровею, но король отказал мне в разрешении; однако я выберусь туда в будущем году.

Она видела, что я загорелся, и, мне кажется, ей нравилась моя сдержанность; я спросил у нее, не могут ли ей не понравиться мои частые визиты. Она ответила мне, смеясь, что если меня это не напрягает, она может назваться моей племянницей или кузиной. Я ответил ей без смеха, что это может быть и правдой, и что она может быть моей сестрой. Основания для такой возможности, заставив нас говорить о дружбе, которую ее отец испытывал по отношению к моей матери, привели нас к ласкам, которые вполне допустимы между родственниками. Я откланялся, когда почувствовал, что они могут завести меня слишком далеко. Она спросила, провожая меня до самой лестницы, не хотел бы я отобедать с ней завтра. Я согласился. Вернувшись в свою гостиницу весь в огне, я думал о поворотах судьбы и, в конце размышлений решил, что должен уплатить мой долг Высшему Провидению, согласившись с самим собой, что родился счастливым.

Я явился назавтра к Денис, когда вся приглашенная компания была уже там. Первый, кто бросился мне на шею, был молодой танцор по имени Обри, которого я знал в Париже фигурантом оперы, затем в Венеции первым танцором серьезных танцев, и достаточно знаменитым, чтобы быть любовником одной из первых дам и в то же время миньоном ее мужа, который без этого не простил бы своей жене, что стал его соперником. Обри играл в эту игру с ними и зашел в ней так далеко, что спал между ними обоими. Государственные инквизиторы в начале поста отправили его в Триест. Десять лет спустя я встречаю его у Денис, где он представляет мне свою жену, танцовщицу, как и он, которую зовут Ла Сантина, на которой он женился в Петербурге, откуда они приехали, чтобы провести зиму в Париже. После взаимных приветствий с Обри я вижу подошедшего ко мне толстого мужчину, который сказал мне, что мы были друзьями двадцать пять лет назад, но были столь молоды, что не можем друг друга узнать.

— Мы были знакомы в Падуе, — говорит он, — у доктора Гоцци, и я Жозеф да Лольо.

— Я помню. Вы были приглашены на службу императрицы России в качестве высококвалифицированного исполнителя на виолончели.

— Точно. Я возвращаюсь теперь на родину, чтобы больше ее не покидать; и вот представляю вам свою жену. Она родилась в Петербурге и она дочь знаменитого профессора скрипки Мадониса. Через восемь дней я буду в Дрездене, где устрою себе праздник, обняв м-м Казанова, вашу мать.

Я был очарован, оказавшись в этой прекрасной компании, но видел, что воспоминания двадцатипятилетней давности не нравятся моей очаровательной м-м Денис. Повернув разговор в сторону событий в Петербурге, в результате которых взошла на трон великая Екатерина, да Лольо сказал нам, что, будучи слегка замешан в заговоре, он решил принять разумное решение просить отставки, но он стал достаточно богат, чтобы иметь возможность провести остаток дней у себя на родине, ни в ком не нуждаясь.

Денис сказала нам, что всего десять-двенадцать дней, как ей представили одного пьемонтца по имени Одар, который также покинул Петербург, после того, как держал в руках нити всего заговора. Царствующая императрица приказала ему уехать, подарив сто тысяч рублей.

Этот человек направился купить землю в Пьемонте, полагая жить там долго и спокойно, будучи в возрасте всего сорока пяти лет, но он выбрал плохое место. Два или три года спустя молния влетела в его комнату и убила его. Если этот удар был нанесен ему всемогущей и невидимой рукой, то не был ли это гений-защитник Российской империи, который захотел отомстить за смерть императора Петра III. Если бы несчастный монарх, однако, был жив и правил, это привело бы к тысяче несчастий.

Екатерина, его супруга, отправила, хорошо вознаградив, всех иностранцев, которые помогли ей свергнуть своего мужа, своего врага, врага ее сына и всей русской нации; и она была благодарна по отношению ко всем русским, которые протянули ей руку помощи, чтобы удержать на троне. Она отправила путешествовать всех знатных людей, кто имел основания не любить эту революцию.

Да Лольо и его красивая жена заставили меня думать о том, чтобы направиться в Россию, если король Прусский не найдет мне применения, как я хотел. Они уверили меня, что я составлю там свою судьбу, и дали мне хорошие рекомендательные письма.