История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

— Разве вы не хотите с ним поговорить? Вот вам и отношение. Ваше письмо должно содержать только ваше желание.

— А он мне ответит?

— Не сомневайтесь. Он отвечает всем. Он напишет вам, где и в котором часу ему угодно будет вас принять. Сделайте это. Его Величество сейчас в Сан-Суси. Мне интересно будет знать, как будет протекать ваш разговор с этим монархом, который, как вы видите, внушает всем уважение.

Я не стал откладывать дело ни на день. Я написал королю в самом простом, хотя и весьма уважительном стиле. Я спросил, когда и где я мог бы представиться Его Величеству, и подписался «Венецианец», пометив письмо гостиницей, где я остановился. Через день я получил письмо, написанное рукой секретаря, но подписанное «Федерик». В нем было написано, что король получил мое письмо, и что было приказано сообщить мне, что Его Величество будет в парке Сан-Суси в четыре часа.

Я пришел туда в три, одетый в черное. Я вошел через маленькую дверь во двор замка и не увидел никого, ни стражи, ни портье, ни лакея. Везде царила тишина. Я поднялся по короткой лестнице, открыл дверь и очутился в картинной галерее. Человек, который был там хранителем, предложил мне помочь, но я поблагодарил его, сказав, что я ожидаю короля, который написал мне, что будет в саду.

— Он, — сказали мне, — на своем маленьком концерте, где играет на флейте, как обычно каждый день перед обедом. Он назвал вам время?

— Да, в четыре часа. Может быть, он забыл.

— Король никогда не забывает. Он спустится в четыре часа, и вам стоит пойти ждать его в саду.

Я пошел туда и некоторое время спустя увидел его, следующего со своим чтецом Кат и с красивым спаниелем. Как только он увидел меня, он подошел и, сдвинув свою старую шляпу игривым жестом и назвав меня по имени, спросил пугающим тоном, чего я от него хочу. Удивленный таким приемом, я остался недвижим, смотрел на него и ничего не отвечал.

— Ну что ж! Говорите же. Вы тот, что мне писали?

— Да, сир; но я больше не помню ничего. Я полагал, что величие короля меня не ослепит. Больше со мной такого не случится. Милорд маршал должен был меня предупредить.

— Значит, он вас знает? Прогуляемся. О чем хотите вы со мной говорить? Что скажете об этом саде?

В то же самое время, как он спросил меня, о чем я хотел с ним говорить, он приказал мне говорить с ним о его саде. Я отвечу на второе, что ничего не понимаю в садах; но королю, который предполагает во мне знатока, покажется, что я ему возражаю. Идя на риск, что выкажу ему дурной вкус, я ответил, что нахожу сад превосходным.

— Но, — говорит он, — сады Версаля намного красивей.

— Без сомнения, сир, хотя это происходит вследствие наличия водных источников.

— Это правда; но то, что здесь нет воды — это не по моей вине. Я потратил три сотни тысяч экю напрасно в попытках провести сюда воду.

— Три сотни тысяч экю? Если Ваше Величество потратили на это такую сумму, вода должна была бы здесь быть.

— Ах! Я вижу, вы сведущи в гидравлике.

Следовало ли ему сказать, что он ошибается? Я боялся, что это ему не понравится. Я опустил голову. Это означало ни да ни нет. Но король не старался, слава богу, продолжить со мной разговор об этой науке, в которой я ничего не понимал. Не останавливаясь ни на минуту, он спросил у меня, каковы силы республики Венеции на море в случае войны.

— Двадцать высокобортных кораблей, ваше величество, и большое количество галер.

— А наземных войск?

— Семьдесят тысяч человек, сир, всех родов войск, при наборе по одному человеку с селения.

— Это неправда. Вы, очевидно, хотите меня насмешить, рассказывая эти басни. Но вы, очевидно, финансист. Скажите, что вы думаете о налогах.

Это был первый разговор, что я вел с королем. Обратив внимание на его стиль, его дурачества, его быстрые перескакивания с предмета на предмет, я решил, что призван играть сцену итальянской комедии импровизаций, где, если актер запинается, партер его освистывает. Так что я отвечал гордому королю с надменной гримасой финансиста, дающего понять, что я вполне могу говорить с ним о теории налогов.

— Это то, чего бы я хотел, потому что практика вас не касается.

— Есть три вида налогов по отношению к их эффекту, один из которых разорителен, второй, к сожалению, необходим, и третий — всегда превосходен.

— Мне это нравится. Продолжайте.

— Налог королевский разорителен, необходимый — это военный, превосходный — это народный.

— Что это все значит?

Мне приходилось пуститься в длинные рассуждения, потому что я придумывал.

— Королевский налог, сир, это тот, который монарх собирает со своих подданных, только чтобы пополнить свои сундуки.

— И он разорителен, говорите вы.

— Без сомнения, сир, потому что он разоряет циркуляцию средств — душу коммерции и поддержку государства.

— Однако вы считаете военный налог необходимым.

— Но к несчастью, потому что война, без сомненья, — несчастье.

— Это может быть. И народный?

— Всегда превосходен, потому что король берет его со своих подданных одной рукой и возвращает в их пользование другой с помощью полезных предприятий и установлений, направленных на то, чтобы увеличить их благосостояние.

— Вы знаете, без сомнения, Кальзабижи?

— Я должен его знать, сир. Семь лет назад мы учредили в Париже генуэзскую лотерею.

— И к какой категории отнесете вы этот налог, коль скоро вы полагаете, что это один из них?

— Да, сир. Это налог превосходного вида, если король предназначает доход от него на то, чтобы поддержать некое полезное установление.

— Но король может здесь и проиграть.

— Один раз из десяти.

— Это достоверный расчет?

— Достоверный, сир, как все политические расчеты.

— Они часто оказываются ошибочными.

— Прошу прощения у Вашего Величества. Они никогда не таковы, если Бог соблюдает нейтралитет.

— Возможно, я думаю так же, как и вы, относительно моральных расчетов, но мне не нравится ваша генуэзская лотерея. Я смотрю на нее как на мошенничество, и я ее не желаю, даже если буду убежден в физической невозможности для себя в ней проиграть.

— Ваше Величество мыслит здесь мудро, потому что невежественный народ станет в нее играть, только вовлекаемый ошибочным доверием.

После этого диалога, который, в сущности, составил только честь уму этого просвещенного монарха, он немного задержался, но не прервал меня. Он вошел в перистиль за двойной оградой и остановился передо мной, оглядывая меня с ног до головы и с головы до ног, затем, немного подумав, сказал:

— Вы очень красивый мужчина.