Дети в лесу - Беатриче Мазини

— Наверное, так же, как и вам. Хотя вам, похоже, было труднее — вас же много. А я одна, маленькая, меня никто не замечает.

Том растерянно смотрел на нее. Неужели убежать из Лагеря так легко? А он-то думал, что они совершили подвиг. Значит, лес должен быть полон сбежавших детей. Нет, возразил он сам себе. Это невозможно. Она первая, кого они встретили. Если, конечно, другие не…

Словно читая его мысли, Лу сказала:

— Это нелегко. Ни в начале, ни потом. Ты молодец, Том-Два-Раза.

Он хотел спросить у нее еще кое-что. Должен.

— А когда… твои глаза не видят, тогда…

Лу поняла, о чем он.

— Когда я есть, но меня как будто нет? Тогда страшно. Страшно, как… как в кино. Помнишь кино? Как постоянное кино. Кинокинокино, без конца… — и ее губы скривились в болезненной гримасе.

— А что такое «кино»? — послышался голос Орлы.

Том поднял глаза; он даже не заметил, что все вернулись и молча стояли вокруг них. Держались чуть поодаль, но внимательно прислушивались к разговору. Том махнул рукой.

— Я потом объясню.

Лу снова заговорила:

— Когда я не смотрю, я вижу. Вижу разные вещи. Которые были раньше. Вижу ту вещь. Ту, большую. Я всегда ее вижу, — глаза Лу, снова помутнев, стали стеклянными. — Ты помнишь? Ты тоже все помнишь? — пробормотала она.

Том помедлил. Прикусил губу. Опустил глаза. Вздохнул.

— Да, я помню, — наконец произнес он. — Я помню.

Все с изумлением уставились на него. Он никогда этого не говорил.

— А я вот ничего не помню… — воскликнул Гранах, лупя себя кулаком по голове. — В этой уродливой голове ничего нет.

Лу медленно подняла на него глаза, и он замер, словно загипнотизированный ее взглядом. Руки повисли, как плети.

— Ты не виноват. Это Лекарство… Ты помнишь Лекарство?

Кивнули все. Дети хорошо помнили горьковатый вкус таблеток, которые растворялись во рту, ощущение усталости, потом тяжелый сон — избавление от боли, наполнявшей день.

— Его давали, чтобы мы ничего не помнили. Но потом к нему привыкаешь, через какое-то время, — голос Лу был печален. — Я никогда его не принимала, — с гордостью добавила она.

— Но Вылупкам нечего помнить… А Лекарство давали всем, — заметил Том.

— Остатки, Вылупки… Им нет разницы, мы для них все равны. Все одинаковые. И они держат нас там, пока мы не сгнием или не решим сбежать, — отозвалась Лу.

— А я думал, за тобой пришли, — сказал Том. — Так говорили. Говорили, что девочка с лунными волосами ушла, потому что ее нашли родители. Ты была надеждой для всех нас, Лу. Для всех Остатков.

Лу горько засмеялась.

— Девочка с лунными волосами… Да. За мной пришли… Но они врали.

— Взрослые? — уточнила Орла, чтобы удостовериться, что поняла правильно.

— Взрослые тоже врут! Ты что, не знала? — горько усмехнулась Лу. — Чтобы забрать с собой ребенка, они говорят, что это их ребенок, даже если это не так. Их было двое, они искали светловолосую девочку. Как я, — Лу тронула рукой свои волосы, но они были такие грязные и спутанные, что невозможно было понять, светлые они или нет. — Эти люди сказали, что узнали меня, что я — их, но это неправда. Я знала, что это не мои родители… Хотя есть дети, которые и сами врут, лишь бы их взяли. Такие с порога кричат: «мама! папа!» — прямо слезами заливаются, чтобы их забрали. Но я — нет. Это были не мои мама и папа, — с ноткой гордости заключила она. — Я помню своих родителей. Я все помню.

— И ты?.. — Тому не терпелось узнать, что было дальше.

— Я орала, не хотела идти с ними. И тогда меня наказали. Мак-Камп страшно рассердился. Он сказал, что я глупая, что такого на его памяти еще не было, что я испортила ему сделку, что это были клиенты с деньгами, а я все испоганила…

— Но Громкоговоритель говорит, что послушные дети всегда находят своих родителей и что это бесплатно, — вмешался Глор.

— Громкоговоритель. Вы, я вижу, верите в сказки.

На слове «сказки» все энергично закивали. Лу недоуменно уставилась на детей.

— Они не это имеют в виду, — мотнул головой Том и спросил: — То есть, ты хочешь сказать, они их продают?

— Ясное дело. А твой Громкоговоритель, — обернулась она к Глору, — это и есть сам Мак-Камп. И он говорит то, что ему нужно.

У детей был озадаченный вид. Но Том прекрасно понял, что она хотела сказать.

— Если тебя наказали, то как же ты…

— Там был один. Добрый. Меня держали взаперти в какой-то Скорлупе с решетками на окнах. А он приносил мне еду. И говорил со мной. Я сначала так злилась, что даже не отвечала. Но потом не выдержала, и мы стали разговаривать. Он говорил, что я напоминаю ему его дочь. И иногда плакал. Он давал мне вкусную еду, из того, что едят они. И однажды вечером выпустил. «Они убьют меня за это, — сказал он. — Но так будет лучше». Он велел мне идти в лес, это мой единственный шанс.

Дети молчали. Слова Лу медленно опускались на них, проникали в головы.

— И так ты тоже стала Ребенком в лесу, — нараспев протянула Нинне тоном, каким обычно заканчивают сказки.

Лу вопросительно взглянула на нее, не понимая этой странной концовки, такой неподходящей к ее истории.

Том заметил ее растерянность и сказал:

— Это из-за сказок… из-за книги. Мы потом тебе объясним, — он должен был сначала уточнить еще кое-то. Это было больно, но необходимо.

— Когда упала бомба, ты… — он не смог закончить, от волнения слова застряли у него в горле.

— Я… — произнесла Лу. — Я.

Взгляд ее снова стал куда-то уплывать. Но она продолжала говорить лихорадочным, непрерывающимся шепотом:

— Бомба упала сверху, был большой свет, большойбольшойсвет, и бам! Тебе страшно, страшнострашнострашно, и ты одна, совсемсовсемсовсемодна, навсегданавсегданавсегда. Все горит. Огонь. От огня больно, если к нему подойдешь, но даже если не подходить, больно глазам, больно внутри. Мамамамамама! Ее нет. Она не отвечает. Ее больше нет. Мама, которая всегда была с тобой, ее больше нет. Разве она не должна быть рядом всегда? Ее больше нет. Все мертвые, вокруг кровь, все лежат, мертвые. Не шевелятся. Не говорят. Ты спрашиваешь их, а они не отвечают. Мертвые. Вокруг одни только мертвые. А ты нет. Почему ты — нет? А может, и ты? Ты смотришь на мертвый мир, и ты тоже мертвый. Мертвая. Мертвый. Какая разница, всеравновсеравно мертвый. Ты идешь и ничего не чувствуешь, ты мертвый. Мамамамамама! Ты зовешь ее, а она не идет. Где она? Она говорила, что всегда будет с тобой, всегдавсегдавсегда, а теперь ее нет. Это нехорошо. Злость. Ты живая-мертвая и злая. Ты уходишь. Уходишь. Куда? Уходишь.

Лу медленно пришла в себя.

— А потом, — сказала она, будто закрывая тему, — меня взяли. Они летали на своих тарелках и собирали детей, блуждающих среди развалин. Оставшихся.

— Остатков, — уточнил Том.

— Остатков, — эхом отозвалась она. — Нас.

Глор и Гранах обменялись взглядами и с ноткой гордости повторили:

— Нас.

Хана молчала, покусывая губу.

Все остальные отступили, словно чувствовали себя исключенными. Том заметил это.

— Это не важно. Теперь мы все вместе. Все одинаковые.

Лу снова куда-то уплыла, ее прекрасные серые глаза наполнились пустотой, блестящей и далекой. Том укрыл ее покрывалом из травы и оставил смотреть то, чего остальные не видели, и лучше было бы, чтобы они не видели этого никогда.

Дети оставляли Лу в покое, когда она спала, если это можно назвать сном, но когда она снова приходила в себя, сразу же оказывалась в центре внимания. Младшие девочки устраивались с ней рядом, чтобы она не была одна. А однажды, спустя несколько дней, Орла уговорила ее встать и пойти к ручью помыться. Они нашли место, где ручей разливался шире и глубже, чем везде, образуя круглую заводь, в которой ледяные струи ненадолго успокаивались, чтобы потом снова мчаться дальше. Вода здесь была изумрудная — глаз нельзя отвести, не бурлила и не пенилась, можно было не спеша окунуться и оставаться в воде сколько захочется, и течение не уносило тебя и не сбивало с ног. Лу долго стояла по колено в холодной воде, потом окунулась, и у нее перехватило дыхание: девочки рассмеялись при виде ее ошарашенного лица, но брызгаться не стали. Они знали, как трудно входить в воду первый раз. Потом, как и ко всему, привыкаешь — сами они последовали за Лу легко и без опаски.

После купания, когда девочки грелись на большом плоском камне, который, нависая над ручьем, вбирал в себя дневное тепло, они изумились, увидев волосы Лу. Вымытые, они казались и не волосами вовсе, а сказочным шлемом из тончайших сияющих нитей: они были как будто вытянуты из драгоценного металла, добытого гномами из недр земных. Почти белые, с необыкновенным зеленоватым отливом, они сияли каким-то звездным светом.

— Можно? — проговорила Орла, которая никогда ни у кого не спрашивала разрешения. Лу кивнула, и Орла дотронулась пальцами до этого чуда и тут же отдернула руку, словно боясь обжечься или, наоборот, оледенеть до самого сердца.