Юнармия - Григорий Мирошниченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, вот. Дошли мы с отцом до водокачки, смотрю – дядя Саббутин идет.
«Эй, ты, – говорит Саббутин, – откуда такой мазаный?»
«Из дому», – говорю.
«А дом, – говорит, – как поживает?»
«Ничего, держится».
«Ну, а как там Андрей?» – спрашивает.
Андрей даже подпрыгнул.
– Про меня спрашивал? – крикнул он.
– Про тебя, – сказал Семен.
– А про меня спрашивал? – спросил я.
– И про тебя спрашивал.
– А еще про кого? – спросил Васька.
– А больше, кажется, ни про кого. Нет, вру, про инженера еще нашего спрашивал.
– Это про Ивана Васильевича? – сказал Андрей.
– Да. Про Ваньку.
– Какой же он, дядя Саббутин! Про меня и позабыл, – грустно сказал Васька. – А ведь я с ним сколько раз разговаривал! Сколько раз у него был!
Но Сенька уже давно не слушал его и рассказывал дальше.
– Саббутин похвалил меня. «Молодец, – говорит, – фронт перешел. Я тебя в красноармейцы запишу. Только, – говорит, – если поймают тебя белые – наверняка повесят».
– А говорил он, когда сюда красные придут? – тихо спросил Андрей.
– Как подкрепление подступит, так и придут. Наши, деповские, все там на броневике «Коммунист». Видели, как «Победу» здорово отделали? Это ее дядя Саббутин долбанул, – сказал Сенька.
– А ты почем знаешь? – недоверчиво спросил Андрей.
– Очередько говорил.
– Это наш, деповский, Очередько?
– Ну да, он ведь тоже от белых ушел. А Сорокин, сволочь, всю армию продал.
– Какой Сорокин? – спросил Андрей.
– Да разве вы не слыхали? – сказал Сенька. – Командующий-то армией. Такое было, такое было! Все в бой рвались, а он все отступать. Измена такая вышла тут. Ну да теперь уж все уладилось.
– А ты чего же сейчас вернулся? – спросил я.
– Отец послал. Говорит, нельзя мать и девчонок одних оставлять.
– А у нас Леонтия Лаврентьевича казаки в депо убили, – сказал я.
– Ну! – крикнул Сенька. – Убили? Дорожного мастера?
– Дорожного мастера. Гроб казачьи лошади копытами раздавили. И гроб раздавили, и крышку. На кладбище митинг разогнали. Обыски теперь все устраивают.
– А мы винтовки достали, – перебил меня Васька. – У коменданта украли. Стащили через окно… И тебе одну оставили.
– Небось самую дрянную оставили, а все хорошие сами разобрали?
– Тебе самую лучшую! – сказал Андрей. – Только нам за них здорово от Порфирия досталось, но зато у нас теперь новенькие винтовки есть. Хоть сейчас в бой.
– А кто это такой Порфирий? – спросил Сенька.
– Красноармеец. Я его в тупике нашел. Настоящий красноармеец! Он тут рабочих агитирует, – сказал Васька.
– Вот бы повидать его!
– Увидишь завтра. Мы тебя поведем к нему. Он на чердаке живет.
– Да подожди ты, Васька, – сказал Андрей. – Мы самого главного еще Сеньке не рассказали. У нас, брат, отряд свой есть, и ты в нем состоишь.
– Какой отряд? – спросил Сенька.
– Боевой, – сказал Андрей. – У меня и список есть, и протокол собрания. Там все ребята уже расписались, твоей только подписи нет. Идем ко мне – покажу.
– Нельзя ночью ходить! – закричал Васька. – До шести часов только ходить можно.
– Ну и ладно, ходи до шести часов, а мы вот сейчас пойдем.
Андрей, Сенька и я двинулись к воротам.
У ворот нас догнал Васька.
– И я тоже с вами, – запыхавшись, сказал он.
Мы стали осторожно пробираться закоулками по мерзлым кочкам. Тускло светили звезды. Было совсем тихо. Даже собаки не лаяли. Только Семен поскрипывал на ходу красноармейскими сапогами.
Мы подошли к дому Андрея. Андрей просунул руку в щель около двери и изнутри отодвинул задвижку. Через темный коридор мы вошли в комнату. Андрей зажег коптилку.
Комната была маленькая, с низким потолком. У окна стоял стул, у стены железная кровать, в углу около двери сундук.
Андрей отодвинул сундук и достал маленький железный коробок.
Из коробка он вытащил два клочка бумаги.
– На, читай, – протянул он их Семену.
Семен взял бумажки, посмотрел, повертел и отдал обратно Андрею.
– Это что же такое?
– Это отряд наш. Список. А чтобы нельзя было понять, что тут написано, мы только буквы ставили «В. К.» – это Васька, «Г. М.» – это Гришка, «Г. Д.» – Гаврик, а вот ты – «С. В.». Распишись вот здесь, сбоку.
Андрей подал Семену огрызок карандаша. Сенька выдавил «С. В.» и к букве «В» приделал какой-то крючочек.
– Ну, – сказал Андрей, – теперь все расписались. Можно закопать.
Ночью за сараем мы вырыли глубокую ямку и опустили в нее металлический коробок со списком нашего отряда и с протоколом первого собрания.
– Пускай до красных полежит, – сказал Андрей, утаптывая землю.
Глава XVIII
ОТ ТУЖУРКИ РУКАВА
Двери комендантской долго оставались открытыми. Одного за другим гнали рабочих на допрос. Кого отпускали сразу, а кого отправляли в станицу к атаману.
Работа в мастерских шла невесело
Каждое утро недосчитывались соседей. Кто ночью через фронт махнул, а кого шкуринцы взяли.
В депо рабочие переговаривались коротко, только по делу, – тот гаечный ключ попросит, тот ножовку.
А для других разговоров собирались у мазутных ворот. Как только на железнодорожном мостике появлялся дежурный офицер, разговоры обрывались, все расходились по своим местам и принимались со злобой колотить молотками по зубилу.
В мастерские частенько вместе с дежурным офицером заглядывал и телеграфист Сомов. Он бойко прохаживался среди станков и говорил, подмигивая офицеру:
– Работаем… нажимаем…
Офицер даже не оборачивался в его сторону. Сомова это не смещало. Он перебегал от станка к станку, хозяйским глазом посматривал на работу, заговаривал с мастеровыми.
Рабочие глядели на него так, будто хотели размахнуться кувалдой и стукнуть его по казенной фуражке с желтыми кантами.
– Отойдите, ваше благородие, – говорили они сквозь зубы, – а то гайка ненароком вам в лоб угодить может.
Сомов торопливо отходил и жался к офицеру. Все же около нагана безопаснее.
Один раз Сомов явился в мастерские пьяный в дрезину. Я как раз был тогда в депо – отцу махорку принес.
– То-то… утихомирились… – бормотал Сомов. – Хорошо-с… Без товарища Филимонова дело, кажись, веселее пошло.
Илья Федорович зажимал в это время в тиски шестидюймовый болт.
Он оглянулся на Сомова и сказал так, чтобы вся мастерская слышала:
– Филимонова не тронь, гад. Филимонов в могиле. Тебе бы на его месте, стерва, лежать, а ты все еще по земле ползаешь.
Рабочие у станков зашумели. А Сомов, хоть и пьян был, прикусил язык – шестидюймового болта испугался. Он заморгал, надвинул фуражку на нос и пошел прочь, качаясь между станками, как маятник.
– Мозоль на ноге и то невозможно терпеть, – сказал слесарь Репко, – а эту нарость… и говорить не приходится!
Все замолчали. А Репко, скомкав окурок, щелчком забросил его под станок. Потом крутнул ручку тисков и сказал потише:
– У меня он давно на примете. Скоро душа с него вон…
Мимо станков проходил в это время новый мастер, толстый и степенный. Он посмотрел через очки, на Репко, на Илью Федоровича и прогнусавил тягуче:
– Что это у вас за перекурка? Разговоры разговариваете, а дело стоит?
– Ступай, индюк, своей дорогой, не замай… – оборвал его Илья Федорович. – Все вы одна шайка-лейка. Подлипалы! Прихлебатели!
Мастер весь съежился.
– Ну что вы, братцы, – сказал он обиженно. Потом вынул большой ситцевый платок и стал вытирать слезы под очками. – Я не из таких, братцы. Я сам в мазуте с малых лет ковыряюсь.
– Ну, ковыряйся, ковыряйся, да только глаза не мозоль. Плыви дальше.
Мастер ушел. Рабочие бросили станки и собрались у тисков Ильи Федоровича. Слесарь Репко, торопясь и заикаясь, говорил, обращаясь то к одному, то к другому:
– Что же это у нас делается?.. Леонтия Лаврентьевича убили? Убили. Братьев наших забирают? Забирают. Всякая паскуда над нами издевается? Издевается. Да неужели же мы позабыли про советскую власть, про товарищей? Они там борются, а мы тут белым транспорт справляем… Где мы, на какой планете живем и при каких правах? Эх, лопается мое сердце!
– Ну, брат, не горюй, – сказал ему Илья Федорович. – Ты это от молодости горячо берешь. А надо медленно, да покруче гнуть.
Через несколько дней утром у ворот мастерских, на широком мазутном баке, на его железной зубчатой кромке, заметили черный рукав с желтыми кантами. Рукав сняли с бака и осмотрели. Вызвали коменданта, патруль. Кругом бака стали вооруженные дроздовцы. Прикладами они отталкивали жителей поселка, мастеровых.
Два молодых парня стояли на лестнице и длинными баграми гоняли в баке густой и черный, как лак, мазут. Багры скреблись о стенки бака, царапались о его дно, но ничего не зацепляли.
Кто-то распорядился отлить из бака мазут. Принесли ведра и стали переливать мазут в соседний бак. Когда половину мазута выкачали, молодой горбоносый парень с красными пятнами на лице низко перегнулся и стал шарить багром по всему дну. Вдруг он зацепил что-то и с силой потянул кверху.
