Покорители вечных бурь (Иллюстрации В. Щербакова) - Виктор Сытин

Холодные мурашки пробежали по спине Александрова. У него сжалось и затем тяжело забилось сердце.

Однако приступ отчаяния был непродолжительным. Великое чувство долга помочь товарищу в беде прежде, чем самому себе, столь свойственное советским людям, дало ему силы быстро преодолеть минутную слабость духа. Мозг его лихорадочно заработал в поисках выхода.

Прежде всего надо во что бы то ни стало добыть себе свободу движений.

«Надо! Надо! — твердил он, стискивая зубы. — Ты же коммунист и не имеешь права сдаваться! Спокойно анализируй положение. Думай, думай. Ищи выход…»

И, перебрав в уме несколько возможных решений, Александров нашел единственно верное.

С трудом согнул он здоровую руку в локте — она была внешне похожа сейчас на обрубок довольно толстого бревна — и, нащупав у плеча регуляторы вентиляционного устройства и подачи кислорода, резко повернул кислородный кран.

Животворный газ хлынул в скафандр. И сразу же Александров ощутил прилив энергии. С глаз его спала пелена и мысли стали четче и яснее.

Сделав несколько глубоких вдохов, Александров выключил кислород и стал медленно открывать вентиляционный клапан. Послышался пронзительный свист — воздух устремился из скафандра в окружающую разреженную атмосферу. Струя этого воздуха выходила фонтаном бело-розового пара.

Скоро Александров почувствовал резкую боль в ушах, носу и груди. У него перехватило дыхание. С огромным напряжением удержался он от того, чтобы закрыть регулятор. И только тогда, когда из носа и рта его пошла кровь, он перестал травить воздух. Давление внутри скафандра снизилось, тургор его оболочки ослабел, и она стала относительно эластичной.

Александров напряг мускулы спины, ног, здоровой руки и рванулся вперед.

И на этот раз его попытка освободиться увенчалась успехом. Он мешком плюхнулся на пол и прежде всего снова включил кислородоподающий аппарат. За счет притока кислорода давление внутри скафандра снова немного повысилось, и тогда Александров подполз к Панюшкину, приподнял его тело и немного освободил ранец, в котором помещался баллон с кислородом. Стрелка его манометра показывала нуль. Тогда Александров осторожно положил Панюшкина и шагнул к шкафчику для кислородных масок, где хранились и резервные голубые баллоны с кислородом. Дверцы его оказались распахнутыми, и запас животворного газа исчез!

Не поверив глазам, Александров пошарил внутри шкафчика рукой, потом оглядел всю внутренность гондолы. Голубых баллонов нигде не было видно. Он с ужасом понял, что в то время, когда гондолу трепали вихри, баллоны выбросило из гнезд в шкафчике, а затем они просто-напросто выкатились при крене гондолы в окно.

Глухо застонав, Александров прислонился к стенке гондолы. Что же делать? Как спасти товарища? Ему нужен кислород, нужен немедленно! Нельзя ли опуститься? Пилот высунулся в окно.

Вверху, на иссиня-черном фоне неба в ярких звездах, четко вырисовывались контуры оболочки. Одного взгляда на нее было достаточно Александрову, чтобы определить, что она целиком наполнена расширившимся газом и, следовательно, СЭС уравновесилась и находится на «потолке». Простым расчетом он определил высоту этого «потолка» примерно в пятнадцать тысяч метров.

Заря еще не погасла, и было видно, что четыре или пять строп оторваны от оболочки вместе с «гусиными лапами».

«Надо вскрыть клапан и выпустить побольше газа. Тогда СЭС быстро снизится и, может быть, удастся спасти Панюшкина», подумал Александров.

Ему было ясно, что если не выпустить часть газа, то система будет находиться в воздухе очень долго, до тех пор, пока много гелия не диффундирует через ткань оболочки и через трещинки, которые появились там, где крепились вырванные из нее стропы, и пока охлаждение газа ночью не снизит его подъемную силу.

Александров стал искать взглядом клапанную веревку. Наконец он ее увидел. Она висела, закрутившись вокруг самой крайней спереди стропы. Конец веревки, вырванный из ввода в гондолу, болтался метрах в двух с половиной от ее крыши.

«При одной здоровой руке до веревки не дотянешься, — решил Александров. — Ну что ж, остается одно — прыгать с парашютом. Если затянуть прыжок, то все будет в порядке, замерзнуть не успеешь».

Незаметно для самого себя он стал думать о том, как спастись самому. И мысль о парашюте, об этом надежном, чудесном русском изобретении, принесла облегчение физическим и моральным страданиям воздухоплавателя.

Однако это чувство облегчения длилось недолго.

«А как же СЭС? Нет, ты не имеешь права, не попытавшись овладеть управлением этой системы, спасать свою шкуру, — подумал он. — Нет, ты не прыгнешь, пока не попытаешься спасти плод большого труда советских людей». Итак, надо запастись терпением. Оболочка, очевидно, непрерывно теряет газ, и СЭС, вероятно, уже снижается или скоро начнет снижаться сама по себе. Но раньше утра она не достигнет земли. Хорошо, что аккумуляторы не пострадали и бронированный витой провод индивидуального обогрева оказался исключительно прочным. В аккумуляторах хватит энергии и на двое суток. «Но хватит ли запаса кислорода? Каждый баллон рассчитан на двенадцать часов. Я пользуюсь кислородом примерно часов пять».

— Следовательно, хватит! — громко сказал сам себе Александров. И вдруг его грудь точно опалило огнем. — Я забыл о товарище! Какой же я негодяй!

Александров рывком сдвинул набок ранец своего скафандра и поспешно стал вынимать из него кислородный баллон. Пальцы воздухоплавателя плохо сгибались, и все же ему удалось разнять шланг и отсоединить баллон. Затем, продолжая проклинать себя за эгоизм и забывчивость, он быстро, насколько позволяла «одежда», бросился к Панюшкину, вынул пустой баллон из его ранца и привинтил к кислородному вводу в скафандр первого пилота свой баллон.

В гондоле стало уже довольно темно. Лишь приблизив свой шлем к шлему Панюшкина вплотную — «окно к окну», Александров мог различить очертания его лица. Минуту-две после того, как он пустил в скафандр товарища кислород, оно было совершенно неподвижно.

«Неужели поздно?» — горестно подумал Александров и в тот же момент заметил, как дрогнули губы Панюшкина, потом приоткрылись, и он ощерился, точно в улыбке. Затем Панюшкин чихнул, и у него затрепетали веки. А еще через минуту-две к нему вернулось сознание. Александров понял это, потому что в глазах Панюшкина отразился ужас и он застонал.

— Не робей, дружище! — крикнул Александров.

В ответ он снова услышал глухой стон, а затем хриплый голос:

— Почему темно? Где мы?

Напрягая голос, Александров вкратце объяснил, в какую историю они попали, и постарался успокоить его.