Песня цветов аконита - Светлана Дильдина

Отори был довольно ленив, любил покой и удобства. Необходимость проводить некоторое время в разъездах утомляла его — но только так он мог занимать не слишком высокую, но хорошую должность. Он был холост и не стремился заводить ни подруг, ни друзей, предпочитая им книги и изящные вещи. Его челяди жилось хорошо; случавшиеся у господина приступы раздражения не имели серьезных последствий.

Даже искать развлечений ему было лень. Но одно нашло его само.

Поначалу слуги встретили новичка добродушно — и безразлично. Мальчишка не проявлял ни к чему интереса. На вопросы отвечал односложно. Если не звали, своего угла не покидал. Часами мог неподвижно сидеть на лежанке, завернувшись в тканое покрывало. Но был исполнителен. Как-то в дом Отори приехали гости. Как раз пришел осенний праздник, повсюду огни золотые — красиво. Хозяин не пожалел денег, чтобы удивить гостей. После этого услышали первый вопрос от мальчишки:

— Господин Отори очень богат?

— Не то чтоб очень, — отвечали ему.

— Но он из тех, кто стоит наверху?

— Нет, мальчик. До Тайо, Высоких, ему далеко, — собеседник бросил взгляд через плечо. — Ну, в этих краях он важная птица. А так — есть и куда страшнее его.

— Красивый дом, — обронил подросток, весьма удивив отвечавшего.

— Наш господин разборчив. Плохого брать не станет. А ты, выходит, иногда видишь и дальше своего носа?

Шутливого тона мальчишка не принял. Однако с этого дня оттаял немного, уже не вздрагивал, когда к нему подходили. Как-то спросил:

— Еще будет так? Чтобы — огни на ветвях и ветви звенели?

— Будет…

— А нарисовать это… можно?

— Ты, что ли, умеешь?

— Не знаю… я помню…

— Так у господина спроси.

— Нет…

— Да ты его боишься никак? Напрасно. Добрее хозяина еще поискать.

Мальчишка чуть улыбнулся, грустно немного — и отошел.

Отори любил живопись и ценил работы художников. Как-то он мельком увидел рисунок мальчишки, и он его заинтересовал. Где он раздобыл краски? Отори посмотрел еще раз, другой. В третий — разглядывал долго. Было что-то притягательное и вместе с тем отталкивающее в переплетении тонких линий, в слиянии холодных тонов.

«Он ведь еще дитя, — подумал Отори, — а рисует как взрослый». Велел позвать Йири.

— Тебе нравится рисовать? Я дам тебе такую возможность.

…Серые птицы срываются с глади озера, падают листья, мешая птицам подняться… И тишина. Пугающе полно передана тишина в рисунке.

— Что это?

Ответа, естественно, нет.

А вот еще один. Тоже листья, разных цветов. Паутина из листьев. Пламя из листьев. Бурые — мертвые, зеленые — недавно рожденные. Сизые — духи…

— Ты мог бы, наверное, стать хорошим художником.

— Не знаю… меня никто не учил…

— Однако… Это похоже на стиль Зимней Ветви… ты не мог видеть его работ. Он…

— Что, господин?

— Хм… сошел с ума. В одиночестве умер. И не оставил учеников. Он рисовал птиц. Ты же — не только… однако похоже.

Когда после морозов приходила оттепель, голова у Отори начинала сильно болеть. Это страшно его раздражало, там паче что отвары пустырника и горной мяты не помогали. Советчики разные ничего путного сказать не могли. А найти в этой глуши стоящего врача было не проще, чем луну в погребе. Новый мальчишка, узнав о подобной напасти, спросил у господина дозволения посмотреть запас сушеных трав — отобрал кое-что, после в саду и поле недалеко от ограды, разгребая мелкий снег, выкопал что-то еще. Залил водой, долго кипятил на огне — получился настой, золотисто-коричневый, с горьким запахом.

— Это еще что? — спросил Отори, глядя на жидкость в широкой чашке.

— Аэ тэ хэтта, Травы говорят друг другу, — на протяжном диалекте Хэнэ отозвался мальчишка. Отори поморщился — он не любил северо-западный говор.

Однако настой помог. Правда, пить его приходилось часто — но пара глотков возвращала ясность мыслям и даже приносила чувство некой восторженной легкости.

Мальчишка назвал снадобье «кээ-ши ай», «глаз вороненка». На вопрос, почему, рассказал прелестную историю о птенце, потерявшем мать и сторожившем звезды на крыше Небесного дворца. Звезды поведали ему тайны трав…

— Откуда ты все это знаешь? И сказки, и травы? — господин явно был удивлен. Мальчишка не улыбнулся — но его лицо просветлело. Он чуть склонил голову:

— Травы я знаю плохо. А сказки… они везде.

"Не одна душа живет в этом существе. Деревенский мальчишка, правда, схватывает все на лету — это понятно. А зеленоглазый оборотень, он-то откуда взялся? В самую пору звать заклинателя, изгонять его из чужого тела".

Однако в подобные байки Отори не верил, да и оборотень был так хорош. Среди расписанных стен, синего, богатых оттенков, шелка и резных перегородок из светлого дерева он смотрелся великолепно, и впрямь — неким лесным духом. Двигался с бесшумной текучей упругостью, словно между стволами в чаще. Отзывался на любую ласку со странной порывистостью, пугливой и нежной одновременно. Господин заметил — он все время боится чего-то, особенно — прикосновений. Вытянуть что-нибудь из Йири было нелегко, и толком Отори узнать ничего не сумел. Сколько ни выспрашивал, как обращались с ним раньше, мальчишка отвечал односложно и голосом неживым, тусклым. Лень было возиться с этим, да и не нужно. Скоро хозяин перестал обращать на это внимание. Однако дал мальчишке прозвище Раи — так на юге называют лесных существ, наполовину оборотней, наполовину духов. После уже и слуги не звали его иначе. А они его полюбили, хоть и опасались странного взгляда в упор, будто смотрит сквозь человека.

Отори, долго проживший в столице, уроженец окрестностей Аэси, терпеть не мог северного диалекта — и Раи учился произносить, как принято в Сиэ-Рэн.

Он не просто делал то, что положено — он должен был делать это хорошо. А вкусы Отори хранили следы столичной изысканности. В этом доме слуги носили одинаковые прически и ходили в одежде того цвета, какой укажет господин — днем и ночью по-разному, и по-разному в зависимости от времени года. И в деревенском мальчишке, словно зерно весной, начинало прорастать то, о чем он раньше и помыслить не мог. Раи подошел дому и господину, как подошел бы изумруд золотой оправе.

Его обязали быть достойным оправы.

Иногда Отори любил почитать стихи вслух. Порою поблизости оказывался Раи. Слушал с закрытыми глазами — а может, и не слушал вовсе, а погружался в себя. Лицо становилось словно восковым. Но однажды повторил строку из стиха. Запомнил он только ее или еще что-то — Отори допытываться не стал. Но даже такая мелочь ему польстила — уж если этого зверька проняло…