Странная фотография - Елена Ткач

— Ой, точно — он, а где это? — так и подскочила Сеня.

— Возле Рождественки на спуске к Трубной площади — там его и ищи. Я тебе могу список книг составить, если тебя так монастыри интересуют… ты, случайно, не в монашки ли собралась?

— Ой, Илья Викторович, спасибо вам! Я за списком к вам подойду, обязательно! А в монашки — да, нет пока…

И после уроков девчонка рванула на Трубную.

Место тихое, пустынное, двухэтажные строения, в которых, наверно, раньше были кельи монашек, а может и трапезная… Ох, как глубоко в землю церковь осела — вкруг неё траншея прорыта чуть ли не двухметровая… Сеня вспомнила, что когда уровень земли с долгим течением времени медленно поднимается, это называется возрастанием культурного слоя: не церковь осела, а земля за столетия вокруг наросла. А прежде уровень земли был значительно ниже, там, где фундамент церкви стоит.

Все точно: вот и старинные надгробия со стертыми надписями. Плиты со сколами посерели от времени, и стоят одни-одинешеньки, никто не придет, не присядет, не вспомнит… грустное зрелище. А, вон чуть подальше и деревянное строение вроде барака. Все как во сне, значит сон вещий! Бабушка не зря её позвала. Осталось только найти ту, с кем баба Дина велела поговорить…

— Я знала, что ты найдешь дорогу, — раздался негромкий голос у неё за спиной. — Ты пришла вовремя.

Сеня стремительно обернулась. Сухонькая, почти бесплотная старушка стояла подле нее, и как только подобралась так неслышно?! Хотя, чего удивляться: шаги её мелкие, легкие, на ногах мягкие боты из войлока, вот и не слышно… Волосы гладко зачесаны и забраны под черный платок, он повязан почти по самые брови, только у глаз на ветру колышется белая прядка. Спина круглая, согнутая, руки трясутся, пальцы узловатые, скрюченные, кожа на них, как у черепахи…

«Прямо черепаха Тортилла!» — мелькнуло у Сени. Ей показалось, старуха-монахиня её видит насквозь — такой у той был пристальный взгляд…

— Вы меня ждали? — спросила девочка, немного робея, но чувствуя себя так, точно они с этой женщиной давно знали друг друга.

— Я тебя позвала, — ответила та и пошла, жестом приглашая следовать за собой.

Старица шла, вернее плыла по земле, почти не касаясь её. Ростом она едва ли была выше Сени — ну, может, только чуть-чуть. И несмотря на согбенную спину, на дрожащие пальцы, Сеня и не подумала бы назвать её дряхлой. И уж совсем трудно было сказать о возрасте шедшей впереди, когда она на ходу оглядывалась и ободряюще улыбалась Сене, потому что глаза ее… нет, таких глаз старость не знает!

У неё были детские глаза. Широко раскрытые и чуть удивленные, они светились ясным и ровным светом. Казалось эти глаза, окаймленные сетью морщин, были плотью от плоти небес, раскинувших свой прозрачный осенний шатер над их головами. Но этот свет был проникнут мудростью, любовью и добротой, которые вместе явлены на земле только в образе человеческом…

Скоро они подошли к дощатому длинному домику, чьи окна были едва ли не вровень с землей — так глубоко этот домик врос в землю. Вошли… Низенький потолок, на окошках — горшки с геранью. В углу — деревянный топчанчик, прикрытый вытертым байковым одеялом, у стены — деревянный стол, по сторонам — лавки. На стенах несколько полочек, где стояли старинные книги в кожаных переплетах, глиняная посуда, да стопки льняного белья и полотенец. Ни шкафа, ни комода в комнате не было. На столе стояла керамическая вазочка с отбитым краем, в которой цвели васильки, по стенам на гвоздях висели пучки сухих трав и кореньев. В углу против входа в загадочном свете лампадки на Сеню смотрел Спаситель. Под этой большой иконой была другая поменьше Божья матерь с младенцем. Ризы этой иконы млечно светились отблеском жемчугов.

Вошедшая села на лавку возле стола и пригласила девочку сесть напротив. Та уселась и поглядела на васильки, стоявшие на столе — ей никогда прежде не доводилось видеть таких синих и таких крупных. И откуда ж они здесь в Москве, да ещё в октябре…

— Осень нынче теплая, вот они и не хотят с землей расставаться, ответила старица на немой вопрос своей гостьи, перехватив её взгляд. — Тут в канавке цветут. Чудо!

Она улыбнулась какой-то детски-наивной улыбкой, и на душе у Сени стало покойно и хорошо. Робость её пропала, страх и подавно. Эта старушка казалась знакомой, родной…

— Ну вот, Ксанушка, ты и в гостях у меня. Зови меня просто матушкой. Хочешь поесть, ты наверное после школы проголодалась?

— Нет, что вы, матушка! Я в столовой пиццу взяла…

— Ну, пицца — это одно, а у меня — другое. Вот — этот хлеб я сама пеку, он ещё теплый. И мед липовый, летнего сбора, его мне из деревни привозят. Настоящий мед — он продукт самый вкусный. Смотря на чей вкус, конечно, а на мой уж точно!

Она вышла в закуток за стеночкой — видно, там у матушки было нечто вроде кухонки, и вынесла светлый пахучий калач с рыжеватой корочкой. В одном из горшочков на полочке оказался мед. Сеня боялась признаться, что мед она сроду терпеть не могла, — не хотела обидеть хозяйку. Но удивительное дело! — краюха хлеба, намазанная прозрачным золотистым медом, оказалась такой вкуснятиной, что Сеня и не заметила как уплела два ломтя, запивая их горячим душистым чаем с какими-то травами.

«Почти как у Проши!» — подумала она, жуя за обе щеки, не совсем правда отдавая себе отчет, что значит — почти. У него ей было уютно, спокойно и все съестное было немыслимо вкусным, но здесь… нет, она не могла бы этого объяснить: впечатление было такое, что здесь она дома и сидит рядом с бабушкой, только та ни за что на неё не станет сердиться, поэтому сердце оттаивает и млеет, а душа мурлычет, будто соседский кот Тимофей. Вначале ей хотелось задать монахине кучу вопросов: как давно они дружат с бабушкой, почему она от бабушки ничего об этом не слышала… Но отведав чудесного мягкого хлеба и душистого чая, позабыла про них — говорить не хотелось, кажется, сидела бы так и сидела… Давно девчонке не было так хорошо.

— Давно у меня гостей не было… — пока Сеня ела, матушка сидела задумавшись, глядя куда-то вдаль перед собой. — Ну что, поела? Вкусно? И слава Богу!

Теперь она глядела на Сеню, и лучики морщин разбегались по лицу от этой улыбки. Сене особенно нравились в этом лице пухловатые треугольнички возле щек, образованные складочками и выпуклостями кожи, когда матушка улыбалась, — а на лице её все время светлела улыбка. И эти выпуклые улыбчивые треугольнички делали матушку ужасно родной, домашней, в них словно воочию явлена была та теплота, которая греет сердце при слове «бабушка»! Сеня и воспринимала свою новую знакомую как родную бабушку — как будто природа, изменив закону, по которому всякому дается только две бабушки, одарила Сеню ещё и третьей! Но по воле случая они встретились только сейчас. И жаль было, что столько времени потеряно зря пока они не знали друг друга, хотя… да, Сене казалось, что матушка знает о ней все, даже то, чего Сеня сама о себе не знает… И это её всеведение — оно не пугало, нет! — а просто не позволяло увиливать и лукавить, что частенько было для неё до сих пор делом привычным… И ещё одно вдруг подумалось ей: что встреча эта первая и последняя и другой не будет. Но мысль эту Сеня гнала и радовалась ощущенью близости и родства с доселе совсем незнакомым ей человеком. Оказывается, и так бывает!

Когда, поев, Сеня смахнула в ладошку рассыпавшиеся на столе крошки хлеба, матушка кивнула на дверь: мол, птичкам вынеси. Та так и сделала, а вернувшись, почувствовала как сжалось сердце — время угощения да баловства кончилось, сейчас она узнает зачем матушка позвала ее… И угадывала, что разговор им предстоит нелегкий.

Матушка, подойдя к ней, прижала к себе её голову и стала гладить легкой иссохшей рукой.

— Садись, Ксения, поговорим. Время у нас короткое, а успеть надо много. Лишних расспросов, да разговоров вести мы с тобой не будем, ведь так? — испытующе глядя на нее, спросила матушка.

— Так… — выдохнула едва слышно Сеня и опустила голову.

— Тогда слушай меня, девочка. — Матушка села и привлекла Сеню на лавку рядом с собой. Обняла её и продолжала. — С бабушкой твоей очень в последние дни мы сдружились. Много она мне поведала, многое я ей. О встрече твоей с домовым мне известно.

— Ой, так значит, бабушка знала об этом?! — Сеня, как ужаленная, подскочила на лавке.

— Слушай и не перебивай. Будем отвлекаться — о главном поговорить не успеем. Так вот, скажу ещё раз, что знаю о встрече твоей с домовым. И хоть не скажу, что очень ей рада, но что ж теперь толковать: дело сделано — не воротишь… Всяко бывает! Надо нам с тобой эту путаницу теперь исправлять. Потому что оба вы так напутали, что и сказать нельзя!

— Мы… с Прошей?!

У Сени сердце оборвалось: да, она верно угадала — матушке все известно! Впрочем, её вины в этом нет, слово, данное Проше, она до сих пор держала и никому об их встрече не рассказывала. Так кто она — матушка? Ясно, что не простой человек, если ей все ведомо… Но спросить Сеня не решалась. Знала: если надо, матушка сама ей скажет.