Эпилог - Марта Молина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она обводит слушателей проницательным взглядом, заглядывая каждому в самую душу.
Кипучие – слезы, что подошли уже так близко.
Могучие – спазмы в горле, из-за них не продохнуть.
Никем не победимые – рыдания, так и рвутся наружу, как музыкальное сопровождение этих академических, энциклопедических, отстраненных, но почему-то бьющих точно в цель слов.
Глава 25
Путь к дому пролегает через пустырь. Раньше это место служило ночным пристанищем автобусов. Сейчас здесь просто огромная площадь, покрытая асфальтом. Ни бумажки, ни травинки.
Только по центру широкая лужа с обломками кирпича и черепицы. Будто кто-то нарочно разложил их прямо в воде. Импровизированная игровая площадка для маленькой девочки, фантазии которой скучно на таком большом, на абсолютно пустом куске асфальта.
И она тут как тут. Перескакивает с камня на камень в своих белых сандаликах, представляя себя то ли астронавтом, кочующим от планеты к планете, то ли балериной.
– Леся, добрый вечер! – доносится сзади.
Сосед, будь он неладен. Бежит трусцой через пустырь, размахивая сеткой с апельсинами и не замечая волшебную девочку в белых сандаликах.
– Иду и думаю: вы или не вы? – отдувается сосед.
Как же его зовут?
– Смотрю, точно вы. Со спины узнал. Очень она у вас запоминающаяся, спина ваша. Вы до дома? Нам по пути.
Федор?
– Погода великолепная. Наконец-то дождь перестал. Солнце слепит смотрите как! – закатный луч отражается от окна, и сосед жмурится.
Может, Василий?
– Вы с работы, да? А я сегодня выходной. Вышел вот за витаминами, – он качнул сеткой. – Запасаюсь «це» и «де». Поняли, да? «Це» – это витамин в апельсинах, а «де» в солнышке.
«Це» и «де» он так и говорит, через «е». Владимир? Афанасий? Емельян?
– Вы, я вижу, тоже прогуляться любите. Я и смотрю: идет чья-то знакомая спина, спокойно так, задумчиво. Ну, думаю, точно соседка моя.
Черт бы побрал людей, чувствующих ответственность за паузы в разговоре. Стоит беседе немного угаснуть, как они паникуют и начинают бросаться любым словесным мусором, лишь бы заполнить тишину.
Как в такой суетливой личности может существовать тонкий талантливый музыкант? И как, как, боже ты мой, его зовут?!
Память напрягается и восстанавливает день знакомства. Лифт открывается, уже видна родная дверь, и вот он, стоит на лестничной клетке, шаркает тапкой и представляется: «Я ваш сосед, вот из этой квартиры, меня Анатолий зовут».
Точно! Анатолий! От облегчения губы расплываются в улыбке.
– Да, прямо возьми да и упади! – смеется он, принимая улыбку на свой счет. О чем он говорит? Начало рассказа пролетело мимо ушей.
Может, сбежать в магазин? А вдруг увяжется?
– Это был единственный стоящий эпизод во всем фильме, – продолжает Анатолий. – Так что смотреть не советую, только время потеряете. Вы можете мне доверять в этом вопросе, я ведь настоящий киноман. У меня даже три публикации есть в кинематографическом онлайн-журнале.
Интересно, является ли это хвастовством? Если является, то надо делить число публикаций на два или даже на три, но если поделить на два, то получится нецелое число, а если на три, то выйдет, что публикация у соседа всего одна, и говорить три вместо одной – это уже не простое преувеличение, а серьезный обман.
Под воркование соседа Анатолия – а теперь лучше его так и называть, в связке, чтобы вновь не забыть имя, – пролетают улица и перекресток. Осталось пересечь двор, войти в подъезд и подняться на лифте. Или можно пойти по лестнице пешком: тучный и одышливый сосед Анатолий точно не решится составить компанию. Нехорошо, наверно, так свысока рассуждать о чужих недостатках… А общество свое навязывать хорошо?
Звонкие каблучки все спешат и спешат где-то сзади и никак не могут обогнать.
Тротуар недавно отремонтировали, покрыли новеньким блестящим после дождя асфальтом. Кажется, что шагаешь по небу: так ясно и чисто в нем отражается то, что над головой, все то, на что обычно и не смотришь, ведь руки в карманах, спина колесом, лицо опущено. Дорога отражает кроны деревьев и дома, можно даже разглядеть провода между перевернутыми фонарными столбами. Не видно только себя, потому что отражение – как тень в зенит, прямо под ногами. Зато небо раскинулось во всей красе: здесь, на черном асфальте, оно еще синее, еще чище, с четкими белокурыми облаками, по которым было бы так весело прыгать маленькой почти такой же белокурой девочке.
Она могла бы гулять по облакам.
***
На подходе к дому сосед Анатолий выдыхается, и в лифте царит звенящая тишина. Перед тем, как скрыться в своей квартире, он неловко сует свои апельсины.
– Не отказывайтесь, берите, пожалуйста, угощайтесь, вам нужней, – бормочет он и спешно захлопывает дверь.
Что ж, апельсины так апельсины.
Дом встречает гробовым молчанием. Ни тебе топота маленьких ножек, ни детского смеха, ни мультиков. Могила, да и только.
Из-под двери в детскую тянет сквозняком. Наверно, открыта форточка. Там, за стеной, вечерний ветер перебирает светлые локоны и не задумывается, кто их хозяйка: девочка или кукла. Входить туда не хочется. Нет сил снова убеждаться, что комната пуста. Пусть дует.
Лучше всего с могильной пустотой справляется телевизор. Живые человеческие голоса наполняют квартиру и позволяют ненадолго забыться. Одиночество почти не чувствуется, когда с экрана льется оглушительный поток красок и звуков: реклама, сериал, ток-шоу, менты, прогноз погоды, магазин на диване, репортаж, комики, «Титаник», футбол, концерт… Весь вечер удается уклоняться от новостей об «Эпилоге», но стоит на минуту отлучиться на кухню за соседскими апельсинами, и тут же самодовольная рожа занимает весь экран и принимается рассуждать о неродивших матерях. Как назло, пульт затерялся в недрах дивана, и пока рука шарит в мягких подушках, в уши льется сочувствующий голос:
– Некоторые женщины проживают свое горе снова и снова, и боль от потери ребенка становится для них навязчивой рекламной мелодией, от которой никуда не деться.
Где же
