Иду по тайге - Станислав Олефир

Огромные глаза с ярко окрашенной роговицей смотрели на нас до того внимательно, в них таилась такая глубокая мысль, что мы невольно замерли.

Филин наклонился, развернул огромные крылья и бесшумно сорвался с коряги. Птичья мелочь взорвалась щебетом, изо всех сил заорали кедровки, а он, огромный и невозмутимый, скрылся между деревьями…

Май — месяц рождения оленят у северного оленя. Природа неласково встречает этих симпатичных, с большими подвижными ушами, тонкими ножками и выразительными грустными глазами малышей. Везде глубокий снег, ночью подмораживает, а олененок не умеет не то что бегать, а даже стоять. Первый час своей жизни он проводит прямо на снегу, и мать тщательно вылизывает его мокрую шерстку. Если же она поленится сделать это, кончики ушей или ножек новорожденного обморозятся и отомрут.

Оленуха не умеет кормить малыша лежа и не может ничем помочь ему, чтобы он поднялся. Она волнуется, хоркает, вертится на месте, как бы уговаривая олененка самому справиться с этой задачей. Скользя копытцами, он пробует встать, но ноги не слушаются его, и олененок снова оказывается на снегу. Горе ему, если он свалится в яму или покатится с крутого склона. Собравшиеся к месту отела вороны, лисы и песцы тут же набрасываются на беззащитного малыша. Правда, важенка пытается отогнать хищников ударами копыт и рогов, но это ей не всегда удается. Интересно: если подражать крику ворона, оленухи волнуются, хоркают чаще, чем обычно, и обнюхивают оленят, как бы проверяя, все ли в порядке.

Наконец олененок поднялся, отыскал вымя и принялся сосать. Оленуха продолжает тщательно вылизывать его, время от времени хоркая.

В первый день важенка еще может принять чужого олененка, но дня через три-четыре она запомнит своего малыша в «лицо», и тогда уже подсунуть ей приемыша почти невозможно.

Олененок легко узнает голос матери среди хорканья десятка, а то и сотни оленух и радостно отзывается на него. Если же потеряется, остается на месте день-два, а то и три. Мать хорошо запоминает, где в последний раз кормила малыша, и обязательно возвратится к нему.

Вскоре олененок научится ходить и быстро бегать. Он сможет убежать даже от волка. Теперь он всюду следует за матерью до будущей весны.

Вчера гуляла метель, а сегодня настоящая весна. Тепло, под снегом лопочет ручеек, в кустах карликовой березки посвистывает возвратившийся из Африки зеленый конек. Кедровый стланик распарился на солнце и дышит густым смолистым ароматом. Я разделся до пояса, устроился на куче лапника и стал поджидать появления снежных баранов. Обычно в это время они спускаются к водопою и должны пройти в тридцати шагах от меня.

Баранов не видно. Может, ушли за перевал, а может, спят за одним из останцев. Я часто удивляюсь поведению этих животных. Зимой, не обращая внимания на злой, убивающий все живое ветер, взберутся на скалу и часами стоят на сорокаградусном морозе. Летом же отыщут самый солнцепек и лежат, словно никак не согреются. Им бы пощипать травы, сходить к водопою, а они как привязанные.

Над сопками показался ворон. Он плывет в небесной сини, лишь изредка пошевеливая широкими крыльями. Если бараны спрятались за камни, ворон обязательно сделает над ними круг. Ни кричать, ни нападать не будет, проверит, все ли в порядке, и полетит дальше. Наверное, животные уже привыкли к этим визитам, а может, даже знают, зачем этот «санитар» их посещает. Что ни говори, а ощущение не из приятных, если кто-то неотступно следует за тобой и ждет не дождется твоей смерти.

От сопок ворон переместился к долине и заходил над нею широкими кругами. Вот он завис над гривой темнеющего под сопкой лиственничника, затем стал проваливаться вниз. В каком-то метре от деревьев круто взмыл вверх и снова поплыл в небесной выси. Круг, другой, третий. И все над лиственничником. Просто так ворон над одним местом кружить не станет.

Торопливо одеваюсь, подхватываю лыжи и, проваливаясь в снег, выбираюсь на дорогу. Ворон заметил меня, прогундосил тоскливое «крун», но улетать не собирается.

От озера дорога идет вдоль ручейка, что спрятался в заросли кустарниковой березки. У нас такие заросли называются ерником. Над ними возвышаются ветвистые лиственницы. На этих деревьях любят распевать свои песни пеночки-веснички и зеленые коньки. Коньки — строгие индивидуалисты, и каждый исполняет свою партию на отдельном дереве. Зато пеночкам больше нравится хоровое пение. Соберется их пять-шесть на одной ветке и как ударят в пять-шесть «флейт», аж звон по тайге идет.

Я никак не могу уловить момент возвращения этих птиц из теплых краев. Видел, как появляются кукушки, кулики, трясогузки. Однажды даже наблюдал прилет ласточек. Но вот подстеречь возвращение с юга коньков и пеночек не удавалось. Поглядываю, поглядываю в небо — нигде ни одной стайки. Потом смотрю, а в кустах этих птичек словно из мешка насыпано. Шмыгают туда-сюда серыми мышками, как будто никуда и не улетали.

За ерником дорога сворачивает на длинное, заросшее багульником болото. Не успел сделать по нему и десятка шагов, как чуть не упёрся в трех оленей. Они стоят боком ко мне и внимательно смотрят в сторону приткнувшейся к болоту небольшой сопочки. Лиственничная грива закрывает от меня склон сопки, и я не вижу, что их там заинтересовало. Осторожные животные услышали шум, повернули ко мне головы и снова уставились на сопочку. Хвосты плотно прижаты, животные переступают с ноги на ногу, встряхивают рогами, прядут ушами. Все три оленя — важенки и самые настоящие дикарки. Это видно и по длинным хвостам и по самим оленухам — высоким, стройным, подтянутым. Мне редко приходилось так близко наблюдать диких оленей. По-видимому творится что-то необычное, иначе они давно бы бросились наутек.

Стараясь не делать резких движений, иду прямо на стоящих посреди дороги оленей. Когда до них остается метров пять, важенки, словно опомнившись, бросаются на обочину. Там глубокий снег, и они проваливаются по самые животы. Остановились и глядят на меня как будто с укором.

Наконец и лиственничная грива. За ней открывается старая вырубка. Чернеют пни, догнивают штабеля брошенных жердей. У двух высоких толстых пней остов палатки. Чуть дальше рядами ржавых гвоздей щетинятся вешала для рыбы. Там всегда выливают рыбный рассол, и туда заворачивают олени, лоси, снежные бараны и даже зайцы. Сейчас под вешалами пусто. Только взрытый снег да разбегающиеся во все стороны цепочки куропачьих набродов. Перевожу глаза немного в сторону и вижу… волка. Он стоит у расщепленного пня и внимательно наблюдает за мной. До зверя полсотни метров.