Одна в мужской компании - Бенедикт Мари

Интересно, что это за сюрприз задумал Фриц? В первые несколько месяцев после нашей свадьбы он иногда неожиданно радовал меня выступлениями оперных и джазовых исполнителей, о которых я как-то обмолвилась, что они мне нравятся. Однако в последнее время в роли вечернего сюрприза выступало чаще всего какое-нибудь редкое марочное вино или роскошный десерт, который должен был произвести впечатление не на меня, а на его деловых партнеров.

— Кто-то из вас, возможно, не знает, что моя жена — бывшая актриса. Она блистала на сцене Венского театра, пока не встретила меня и не решила, что быть фрау Мандль ей нравится больше, чем актрисой.

Он умолк, пережидая вежливые восклицания гостей, а я затаила дыхание. К чему это Фриц ведет? Обычно, если за ужином заходил разговор о театре, он тут же менял тему, стараясь, чтобы ничто не напоминало мне о прежней жизни. Я не сомневалась: его гложет страх, что я захочу вернуться на сцену и нарушу шаткий баланс нашей совместной жизни, сколько бы я ни уверяла его в обратном. И это при том, что многих актеров, режиссеров и писателей еврейского происхождения уже выжили из профессии и в Германии, и в других странах, и им приходилось либо бросать свое ремесло, либо бежать в Голливуд или еще куда-нибудь, куда Гитлер не мог дотянуться. Почему он вдруг заговорил о моей карьере сейчас?

— Однако еще до нашей встречи Хеди успела сняться в фильме под названием «Экстаз». К сожалению, фильм так и не вышел на широкий экран, его показывали только в одном венском театре в течение недели. Однако теперь «Экстаз» получил второй шанс. Недавно он был представлен на Втором Венецианском кинофестивале, где был встречен зрительской овацией, а его режиссер Густав Махаты получил приз.

Фриц подождал, пока стихнут подобающие случаю одобрительные восклицания.

— Думаю, моя жена заслуживает того, чтобы фильм с ее участием, получивший награду, увидели зрители, и прежде всего ее муж. Поэтому я договорился о показе прямо здесь, сегодня вечером.

Я понимала, какую тайную цель преследовал этот сюрприз. При всех комплиментах мне показ устраивался не в мою честь. Это был еще один способ произвести впечатление на итальянцев и укрепить отношения с ними. Как же им было не отдать должное Фрицу, если его жена снялась в фильме, получившем приз на итальянском фестивале?

Но сам Фриц никогда не видел «Экстаза». Возможно, он читал в газетах о его скандальности и о том, какие споры шли из-за того, выпускать ли его на экраны. Но одно дело читать об эпизодах, в которых твоя обнаженная жена предается любовным играм с другим мужчиной, и совсем другое — увидеть это своими глазами. У меня сковало тело от напряжения, а на лбу выступил пот: я уже представляла его реакцию.

Мы поднялись из-за стола и направились в гостиную. Моя тревога росла с каждым шагом. Пока мы ужинали, слуги успели превратить комнату в маленький кинозал. Все заняли места, мы с Фрицем расположились в первом ряду, а на меня вновь и вновь накатывала тошнота при мысли о том, что он сейчас увидит на экране.

Может быть, пока фильм не начался, можно еще как-то предотвратить катастрофу? Что будет унизительнее для Фрица — срыв запланированного «сюрприза» или мое появление на экране в постели с другим мужчиной, при всех гостях, которые станут свидетелями его реакции? Я поняла, что должна постараться отговорить его.

— Фриц, — прошептала я, наклоняясь к нему. — Пожалуй, это не самый подходящий фильм для показа деловым партнерам. Давай устроим какой-нибудь другой сюрприз.

— Глупости, — огрызнулся он и обернулся, выгнув шею, чтобы убедиться, что гости позади нас расселись по местам. — Он получил награду на итальянском фестивале. Что может быть лучше.

— Но, знаешь, в этом фильме есть несколько сомнительных сцен, и мне бы очень не хотелось…

— Тс-с-с, — шикнул он на меня и поднял руку: это был знак киномеханику начинать.

Свет погас, зажужжала камера. На экране появилось слово «Экстаз». Я сидела неподвижно и вспоминала, как проходили съемки этого фильма. Когда снимали первый дубль вот этой самой сцены, где я скачу на лошади по живописным полям и лесам Чехословакии под прицелом кинокамер, я совсем не думала о том, что будет в фильме дальше. Я с головой ушла в образ юной девушки, опрометчиво вышедшей замуж за старого импотента, отчаянно рвущейся к другой, более полной жизни. Вместе с ней я наслаждалась чувством освобождения, которое она должна была испытывать в этот момент бешеной скачки. И когда режиссер Махаты велел мне спрыгнуть с коня, скинуть одежду и нырнуть в озеро, встретившееся на пути, это казалось самым естественным поведением для моей героини. В следующих сценах, когда у нее начался роман с молодым инженером, предложение изобразить перед камерой плотскую любовь и даже имитировать оргазм казалось мне вполне соответствующим и характеру героини, и духу фильма. Только потом, увидев ужас на лицах мамы и папы во время венского показа, я поняла, какую ошибку совершила, что фильм, который я считала «художественным», вышел просто глупым и непристойным. И никакие награды Второго Венецианского кинофестиваля не могли тут ничего изменить.

Вступительные сцены Фриц смотрел с удовольствием, даже подтолкнул локтем сидевшего справа от него итальянского генерала, когда по сюжету стало ясно, что муж моей героини импотент. Ужас начался с того момента, как я увидела себя верхом. Я знала, какие сцены последуют дальше, и мне отчаянно хотелось вскочить и убежать. Но я знала, что должна оставаться здесь, рядом с мужем, и вытерпеть все до конца.

С каждым новым эпизодом его пальцы все крепче впивались мне в руку. Я знала, что от ногтей останутся кровоточащие ссадины, но не смела сдвинуться с места или отнять руку. В комнате повисла гнетущая тишина, и я чувствовала, что гостям тоже неловко. Во время сцены оргазма кто-то невольно охнул, и Фриц уже не смог этого выносить.

— Выключите! — рявкнул он киномеханику.

Фриц встал. Не глядя на меня, зашагал прочь, мимо итальянцев. Остановился перед своими помощниками и приказал:

— Скупите все копии этого фильма у всех режиссеров, киностудий и всех частных владельцев в мире. Меня не волнует, во что это обойдется. И сожгите.

И он стремительно выбежал из комнаты.

Я провела ночь без сна, ожидая ярости Фрица. Наверное, думала я, он овладеет мной так же грубо, как в ту ночь в отеле Excelsior. Или начнет осыпать бранью, может быть, даже побьет, хотя до сих пор его гнев еще не заходил так далеко. Я ожидала всего чего угодно. Гадать, каким будет наказание, было еще тяжелее, чем с полыхающими щеками выполнять долг хозяйки — провожать итальянских правительственных чиновников и помощников Фрица. Я знала: в своем воображении эти мужчины видят меня голой, такой, какой я предстала в фильме.

Но он не объявил приговор до утра, до тех пор, пока в мою спальню не проникли бледно-серые лучи рассвета. Я уже начинала думать о том, как собрать волю в кулак, чтобы пережить сегодняшний день, и тут вдруг дверь распахнулась. Я схватила с тумбочки халат и села на кровати. Это был Фриц.

Не говоря ни слова, он подошел к кровати и рывком поднял меня на ноги. Протащил мимо суетящихся горничных и дворецкого, полировавшего столовое серебро, в переднюю. Передо мной была тяжелая дубовая входная дверь, и на ней было семь замков вместо одного.

— Тебе нужна опека и руководство, — проговорил Фриц, и голос у него был странно спокойным, без гнева. — По этим непристойным сценам, которые я видел вчера в «Экстазе», можно заключить, что ты неспособна сама принимать решения. Ты должна находиться под постоянным присмотром — моим или твоих родителей.

Его слова меня ужаснули. Сначала я хотела было защищаться и протестовать, но решила смолчать. Может быть, со временем он смягчится, а сейчас мои слова могут только еще больше разозлить мужа. Нужно подождать немного, выслушать его до конца.

— С этого дня ты будешь надежно заперта в доме, за семью замками. Будешь сидеть здесь, пока я не приеду домой вечером, чтобы сопровождать тебя в свет. Если тебе понадобится выйти из дома днем — в салон красоты, на примерку платья или к родителям, — будешь спрашивать у меня разрешения. Если я разрешу, можешь выйти, но только в сопровождении водителя или охранника.