Совок и веник (сборник) - Максим Кантор

– Fucking university. У меня нет образования, я свободный человек. Что ты на меня так смотришь? Я свободный человек, понял?

Я на него никак не смотрел, я его едва видел.

– Тебе не нравится, что я гей? Да? Не нравится? Сука коммунистическая! Не трогай меня, понял? Не трогай меня!

Я до него, разумеется, не дотронулся и пальцем. Более того, я боялся до него дотронуться.

– Не трогай меня! Иначе пожалеешь! Ты пожалеешь! Ты будешь о-о-о-очень жалеть, сука! U gonna be verrrry sorrrry!

– Я тебя не трогаю.

– Тебе не нравится что я гей? Да? Не нравится? Не нравится, сука? А это мой, сука, свободный выбор! Здесь демократия, понял?

Я вдруг понял, почему при демократическом строе вопрос о гомосексуализме стал актуален. Дело в том, что любовь народа к демократии – своего рода однополая любовь. Монархия провоцирует гетеросексуальные инстинкты, а демократия – гомосексуальные. Но тогда я эту мысль додумать не успел.

– Ты коммунист? Говори мне правду, сука!

– Нет, – сказал я, – не коммунист.

– Но ты не любишь демократию, man! Я чувствую, ты не любишь демократию!

Так мы говорили еще полчаса, и я обрадовался, когда они решили, что пора спать. Я лег на матрац, положив под голову свернутую рубашку (на мне была еще футболка, а ложиться лицом на матрац не хотелось).

Когда проснулся, в комнате был только один негр. Рубашка моя исчезла.

– Отдай рубаху.

– Какую рубаху?

– Мою рубаху, я положил ее под голову!

– Man. Зачем ты врешь. Ты был без рубахи.

Я спустился вниз, хозяин разрешил мне позвонить, и я набрал номер мастерской. Колин и Мэлвин были уже на месте. Я попросил их прийти с деньгами, выручить меня.

– Сейчас прибегу, – сказал Колин. – Твой пиджак я нашел.

– Пусть Мэл тоже придет, – сказал я.

– Мэл всегда рад пройтись. Он купит сэндвич по дороге.

– Захватите с собой Доменика, – я так сказал, посмотрев на хозяина заведения.

Они пришли втроем через полчаса, и я предъявил хозяину расписку.

– Где мои часы?

– Деньги сначала, man!

– Сколько?

– Двести фунтов.

– Что?!

В те времена за двести фунтов можно было получить комнату в отеле «Карлтон». А тут был не «Карлтон».

– Двадцать – и то много, – так сказал Колин, а Мэлвин тяжело шагнул вперед и добавил:

– Нам кажется, ты мошенник. You are crook.

Мэлвин Петтерсон – бывший штангист, он очень большой и сильный человек. Доменик Фергюсон-Ли играет в регби за команду «London-French». Название у команды дурацкое, но Доменик – весьма накачанный парень. Колин мелковат, но храбрый. Вчетвером мы представляли (так мне показалось) убедительную группу.

– Двадцать фунтов! И спасибо еще скажи!

– Двести. Сразу.

За спиной хозяина открылась дверь, и оттуда вышли четыре человека, такие же крупные, как сам хозяин, такие же мощные, как Мэл, все с перебитыми носами. Видимо, один из них был мой ночной собеседник – я узнал его по характерному «fucking bullshit».

– Деньги. Быстро.

– Знаешь, – сказал рассудительный Колин, – может, лучше заплатить? В конце концов, ты же действительно здесь ночевал. Вот твой пиджак, кошелек внутри.

– Заплати, – сказал спортсмен Доменик, – они по-своему правы.

– В сущности, – сказал Мэл, – каждая гостиница имеет право ставить свой тариф.

Я отдал двести фунтов – странно, что эта сумма нашлась в бумажнике. Часы стоили не намного дороже – сделка получилась сомнительной.

Хозяин хмыкнул, пересчитал купюры, вернул часы, и мы вышли на улицу.

Я пересказал ребятам историю вчерашней ночи.

– «Funky Monkey» – заведение бывших боксеров, – сказал Мэл. – И еще они наркотиками торгуют.

– Странно, что они вернули часы, – сказал я.

– Шутишь! Он же написал расписку! У нас здесь, Макс, закон и демократия. Это тебе не Россия.

– Да, – сказал Колин, – тут, в Британии, все по закону.

А Доменик спросил:

– Слушай, а что, при социализме действительно было бесплатное жилье?

– Да, – сказал я. – Было. Теперь уже нет.

– И давали квартиры беднякам?

– Маленькие, конечно, но давали. Не дворцы.

– Воображаю себе эти хибары! Воображаю эту социалистическую помойку! Fucking bullshit! Концлагерь!

И Доменик сплюнул.

Трусы и бомба

Однажды я потерял в лондонском метро свои трусы. История, между прочим, банальная, хотя можно вообразить невесть что.

Дело было так. В тот год (как раз началась война в Ираке) я жил в Лондоне, ездил на работу в Брикстон и много пил. Умерла моя мама, на душе было тошно, а выпивка вроде притупляла боль. Я приезжал на Coldharbour lane, садился рисовать офорт и ставил перед собой бутылку чего-нибудь крепкого – а к вечеру бутылку выпивал. Выходил из мастерской, пошатываясь, плелся к метро, доезжал до дома, валился спать, а утром все сначала. Так вот и жил.

Пока пил, спорил со своими печатниками о войне в Ираке. Война вот-вот должна была разразиться – кровавому тирану Саддаму дали месяц на то, чтобы он уничтожил ядерное оружие, которого у него не было. «Посмотрим, посмотрим, – говорил Мэлвин, – как поведет себя этот ублюдок! Ему дали шанс! Он не заслужил этот шанс, но мы дали шанс!». Я доказывал Колину и Мэлвину, что у Саддама нет оружия массового поражения, а значит, он не может его уничтожить.

– Условия задачи невыполнимые, – говорил я Мэлу, – ты не можешь отдать то, чего у тебя нет!

– Нет уж, пусть уничтожит! Если хочет мира – пусть уничтожит бомбы!

– Это логично, Макс! – горячо говорил Колин. – Мы требуем уничтожить ядерное оружие. Вот и все.

– Но у него нет ядерного оружия!

– Саддам Хусейн, – говорил Колин значительно, – убивает в день пятнадцать тысяч человек.

– Что за бред?

– В газете написано!

Каждый день ребята прочитывали две-три газеты, как и подобает англичанам. В забегаловке у Дианы на столиках валялась желтая пресса, покрытая бурыми пятнами кетчупа. И Мэл, и Кол набирали себе «Daily mail», «Evening standard», «Daily post» – и придирчиво изучали. На третьей странице всегда фотография девушки с большими голыми грудями, на последней – свежие новости о Романе Абрамовиче и футболе, а в середине газеты – немного о политике. Мэл лопал сардельки и читал все подряд: он долго разглядывал девичьи прелести, долго читал про футбол. Но и политикой тоже увлекался.

– It is very serious, Max. He kills indeed.

– Пятнадцать тысяч в день? А в месяц это сколько выходит? А в год? А народу вообще в Ираке сколько? Ты хоть посчитай!

– Может быть, он убивает пятнадцать тысяч в месяц, – сказал Мэл ответственно и твердо. – Но мы не можем ему и этого простить.

– То есть, в год получается сто восемьдесят тысяч человек? А за десять лет – почти два миллиона?

– Да, Макс. Но мы остановим гада.

– Ваш Блэр – вот кто настоящий гад!

Долгого спора о политике Мэл не выдерживал: футбол и жратва оттесняли сострадание невинноубиенным. После кратких рассуждений о тирании он обращался к теме свиной отбивной в Гримсби и собирал вокруг себя слушателей. Про войну в те дни я говорил с пожилым беженцем из Ирака, который держал прачечную возле метро. Сутулый, сморщенный восточный человек принимал у меня грязные рубахи и печально соглашался с тем, что оружия массового поражения у Саддама нет, а значит, война неизбежна.

– Ведь это же глупо, – говорил я печальному человеку в прачечной, – война неизбежна именно потому, что ядерного оружия нет. Казалось бы, все должно быть наоборот, да? А тут логика отсутствует.

Он кивал, смотрел на меня скорбными глазами и шел стирать рубахи.

– В мире вообще нет логики, – говорил он.

История с трусами тому подтверждение. В тот день я собрал три рубахи, чтобы отдать скорбному иракцу, а в отдельный пакет положил трусы и носки. Когда шел на работу, отдал в прачечную пакет с рубахами, а пакет с трусами отдать забыл – почему так произошло, объяснить не могу, вероятно, заболтались о войне. Уже на улице я сообразил, что один из пакетов все еще при мне – и решил, что возвращаться не стану, занесу трусы в прачечную по дороге домой. Но возвращался я поздно, и прачечная была закрыта. Я был уже пьян, меня шатало, я хотел спать. На душе было скверно, я купил еще шкалик водки у метро, выпил, совсем захмелел. Я уснул в вагоне, едва не проспал свою остановку, но все-таки проснулся, вышел – а трусы забыл на сиденье.

Пропажу обнаружил утром, когда протрезвел. Это было настолько несуразно, что даже и рассказать про это было невозможно. Как и в случае с отсутствующим оружием массового поражения, которое надо уничтожить к определенному сроку, иначе начнется война – история с пропажей трусов не поддавалась внятному объяснению. «Я напился и потерял трусы в метро» – дико звучит. «Я потерял трусы в метро, потому что у меня умерла мама» – того не лучше.

Я приехал на работу, весь день мы печатали офорты, а вечером ребята-печатники стали собираться на party – Мэл пригласил нас всех в знаменитый клуб «Blacks».

Все отнеслись к этому походу ответственно: Мэл отыскал в шкафу свежую футболку, Колин достал из тумбочки перстень с черепом и надел на палец, а Мэган вплела в волосы какую-то пеструю дрянь – так, для самовыражения.