Соблазн Черного (СИ) - Зайцева Мария

Он сделал это настолько быстро и ловко, что Лена только пискнуть успела.

И ахнуть.

И задрожать, запричитать:

- Веня, ой-ой-ой… Ты чего… Нет-нет-нет… Ну что ты… Веняааааа… Ах…

А Черный, буквально одурев от густого кайфового аромата ее возбуждения, жадно целовал, вылизывал все, до чего дотягивался, и голову сносило, и в глазах все плыло от остроты ощущений. И Веснушка уже не рвалась, а только дрожала мелко бедрами, постанывая и шепча что-то бессвязное.

А потом как-то резко выгнулась, вскрикнув и мучительно застонав.

Черный не стал медлить больше. Не мог просто.

Опять перевернул ее, обмякшую и дрожащую, навалился, закрыл рот поцелуем, щедро делясь с Веснушкой ее же вкусом… И резко толкнулся в нее.

Сразу, быстро и жестко.

И ошалел от того, какая она мокрая была внутри! И как легко он вошел! И как плотно обхватила его! И, сука, как тут удержаться-то? Как???

Веснушка не кричала, ни в самом начале, ни потом, когда не сдерживаясь, не давая привыкнуть, начал двигаться. Только стонала жалобно ему в губы, царапала плечи, расписывая их узорами похлеще, чем татуировщик.

А Черному просто снесло крышу.

Такого он вообще никогда не испытывал.

Он не понимал, больно ей , или приятно, не мог вообще анализировать.

Его собственное желание кайфа гнало вперед , на полных парах, невероятные по своей остроте и удовольствию ощущения тесноты, влажности, какой-то пульсирующей сдавленности – обжигали, дарили нечто такое, о чем потом всю жизнь помниться будет.

- Малыш, такая классная, лучше всех, Веснушка моя, солнце мое, хочу-хочу-хочу…

Он что-то нес, совершенно дикое, бессвязное, и двигался, не в силах даже притормозить.

И целовал без конца, гладил, сжимал тонкие пальчики, переплетая их со своими, и скользил в обжигающей влажности, сходя с ума буквально.

И в этом блаженном сумасшествии ощущал, как Веснушка гладила его по исцарапанным плечам, как шептала в ответ какие-то тихие признания. Как целовала. Сладко-сладко. Шею, плечи, губы.

И умирал одновременно от нежности и желания взять еще больше, еще сильнее, еще, еще, еще…

Черный смог  немного приподняться, чтоб закинуть  белую ногу повыше на талию себе, обхватил гладкое бедро ладонью. И выдохнул:

- Ты теперь моя , Лен. Понимаешь? Моя. Совсем.

- Да… Да…

Из ее глаз бежали дорожки слез и терялись в волосах на висках. Но выражение боли уже давно сменилось на возбуждение, и это, а еще то, что она наконец-то сказала «да», вынесло Черного за грань.

И накрыло кайфом такой силы, что, если б знал раньше, что так может быть, не стал бы ждать столько лет, а рванул за  Веснушкой  в Германию еще пару лет назад.

С рычанием делая последние финальные рывки, прижимаясь к Лене всем телом так, что она и вздохнуть была не в состоянии, Черный зажмурился от яркой, охренительно теплой волны, прошившей все тело. И подарившей острое удовольствие.

И первой мыслью, после того, как сумел , наконец, полноценно вздохнуть и повалиться на спину, блаженно утягивая на себя  тяжело дышащую Веснушку, было, что нормально у него так первый раз прошел. Если теперь постоянно так будет, есть дикая опасность привыкания.

Веснушка поерзала, умащиваясь на нем, доверчиво уткнулась ему в шею, поцеловала мягкими нежными губами…

И Черный понял, что никакой опасностью привыкания тут и не пахнет. Уже.

Потому что опасность – это когда еще не произошло.

А у него все.

Произошло.

Увеличение количества властных мужчин в моей жизни.

Вот как иногда бывает: живешь себе, думаешь, что много чего понимаешь, много чего знаешь.

Планируешь что-то, и будущее видится ясным и понятным.

А потом – раз! И все. Все твои планы, все твои намерения… Да и сама ты – словно находишься по другую сторону реальности.

И со стороны смотришь на свою прежнюю жизнь.

В том    зазеркальном недавнем прошлом жила девочка, которая очень сильно хотела, чтоб мама ее любила.

В конец концов, Лена, тебе двадцать лет уже. Вполне можно признаться самой себе в том, от чего тщательно пряталась все эти годы.

Очень сильно хочется, чтоб мама любила. Всем. Кому не хочется… Значит раньше хотелось. И все равно, даже во взрослом возрасте нет-нет – и торкнет сердце болью.

И самое забавное, что, пока маленькая, любовь мамы – это нечто    безусловное. Постоянное. Все равно любит же. Даже если ругает. Даже если не звонит часто , не проверяет уроки, не спрашивает , как дела. Все равно любит.

А потом что-то происходит, и все трещит. И жизнь твоя трещит.

Ломается, как чипсина, на мелкие осколки.

У меня так в тринадцать лет случилось.

Когда мать уехала за своей любовью    и про меня даже и не вспомнила. Сбагрила бездетному одинокому дяде Коле, своему младшему брату, и счастливо выдохнула.

Дядя Коля тогда работал опером убойного отдела, и тринадцатилетняя племяшка ему вообще никуда не упала. Но заботился. По-своему, по-мужски. Поставил следилку на телефон, камеры по комнатам, и угомонился.

Ребенок под контролем, сытая, одетая, обутая. Все в норме.

А у меня все было не в норме.

Я, можно, сказать, умирала от обиды и тоски.

И неизвестно, что бы случилось со мной, если б не Веник.

Так он вовремя появился тогда. Спас. Вытянул. Переключил.

Он всегда вовремя появлялся.

И сегодня – тоже.

Потому что только теперь я поняла, что, на самом деле, вообще не хотела ехать обратно в Германию.

Это не возвращение домой было бы. Нет у меня там дома.

Это просто бегство.

Но все прекрасно знают, что от себя – не убежать.

Я покупала билеты, хамила Вите и Коле, выбегала из хостела – чисто на эмоциях, на нерве.

Как Принцесса, которую никто не спас.

Кроме него, моего Черного Зверя, появившегося вовремя.

Правда, я не предполагала, запрыгивая на его железного коня и счастливо уматывая в даль дальнюю, что Черный Зверь захочет меня сразу же сожрать.

Что для того и увозит.

Для того и спасает.

Чтоб себе забрать.

Я лежала, закрыв глаза, на твердой груди своего первого мужчины, слушала, как тяжело, размеренно и сильно бьется его сердце, как спокойно и умиротворенно он дышит, ощущала горячую тяжелую руку на своей пояснице. Он меня очень по-собственнически обнимал. Определяюще.

Сразу вспомнились его глаза, во время нашего секса недавнего, его слова о том, что я теперь  - его.

Странные слова.

За столько лет я уже привыкла быть ничьей.

И сейчас не собиралась отвыкать от этого. Вроде бы не собиралась.

Но горячая грудь подо мной, но жесткая ладонь на талии определенно заявляли свои права собственности.

И сопротивляться этому пока что я не могла.

Веник был очень убедителен в своих притязаниях.

Слова лишнего мне не сказал. Ни тебе «здравствуй», ни тебе «можно тебя трахнуть»…

По сути, он себя  как неандерталец вел.

Поймал, в свое логово приволок, набросился и поимел.

Надо бы мне разозлиться, а?

Хотя бы потому, что я свой первый раз слегка не так представляла себе…

Но не было ни сил, ни желания злиться.

Все Зверь вытрахал.

К тому же… Он так хорошо мне сделал, мама дорогая! Так сладко! Хотя и ужасно стыдно.

И вот тоже глупость. Чего стыдиться? Не маленькая девочка, давно уже в курсе, что такое куннилингус, что такое минет, и все остальное – тоже. В теории, да. Вечный теоретик – Лена.

Хотя, Руп пытался мои знания в практику перевести, но я как-то не была готова. Не хотела. И пальцами он мне никогда так хорошо не делал…

Так что да, исключительно в теории это было даже забавно.

Но Черный не стал проверять мои теоретические знания. Сразу в практику ударился.

Лежать мне было комфортно, думать особо ни о чем не хотелось.

Где-то на периферии остались проблемы моего дерзкого побега от Вити. Понятное дело, они вместе с Колей сейчас проводит тотальную зачистку города. Как вчера, блин. А чего? По свежим следам. Мои портреты еще даже, наверно,  с устройств не удалили в опорных пунктах полиции и из телефонов всяких криминальных ищеек.