Стихотворения - Николай Заболоцкий

1947

Я трогал листы эвкалипта

Я трогал листы эвкалиптаИ твердые перья агавы,Мне пели вечернюю песнюАджарии сладкие травы.Магнолия в белом убореСклоняла туманное тело,И синее-синее мореУ берега бешено пело.

Но в яростном блеске природыМне снились московские рощи,Где синее небо бледнее,Растенья скромнее и проще.Где нежная иволга стонетНад светлым видением луга,Где взоры печальные клонитМоя дорогая подруга.

И вздрогнуло сердце от боли,И светлые слезы печалиУпали на чаши растений,Где белые птицы кричали.А в небе, седые от пыли,Стояли камфарные лаврыИ в бледные трубы трубили,И в медные били литавры.

1947

Смерть врача

В захолустном районе,Где кончается мир,На степном перегонеУмирал бригадир.То ли сердце устало,То ли солнцем нажгло,Только силы не сталоВозвратиться в село.И смутились крестьяне:Каждый подлинно знал,Что и врач без сознаньяВ это время лежал.Надо ж было случиться,Что на горе-бедуОн, забыв про больницу,Сам томился в бреду.И, однако ж, в селеньеПолетел верховой.И ресницы в томленьеПоднял доктор больной.И под каплями пота,Через сумрак и бред,В нем разумное что-тоЗадрожало в ответ.И к машине несмелоОн пошел, темнолиц,И в безгласное телоВвел спасительный шприцИ в степи, на закате,Окруженный толпой,Рухнул в белом халатеЭтот старый герой.Человеческой силеНе положен предел:Он, и стоя в могиле,Сделал то, что хотел.

1957

В тайге

За высокий сугроб закатилась звезда,Блещет месяц — глазам невтерпеж.Кедр, владыка лесов, под наростами льдаНа бриллиантовый замок похож.

Посреди кристаллически-белых громадНа седом телеграфном столбе,Оседлав изоляторы, совы сидят,И в лицо они смотрят тебе.

Запахнув на груди исполинский тулуп,Ты стоишь над землянкой звена.Крепко спит в тишине молодой лесоруб,Лишь тебе одному не до сна.

Обнимая огромный канадский топор,Ты стоишь, неподвижен и хмур.Пред тобой голубую пустыню простерЗамурованный льдами Амур.

И далеко внизу полыхает пожар,Рассыпая огонь по реке,Это печи свои отворил сталеварВ Комсомольске, твоем городке.

Это он подмигнул в ледяную тайгу,Это он побратался с тобой,Чтобы ты не заснул на своем берегу,Не замерз, околдован тайгой.

Так растет человеческой дружбы зерно,Так в январской морозной пылиДва могучие сердца, сливаясь в одно,Пламенеют над краем земли.

1947

Прохожий

Исполнен душевной тревоги,В треухе, с солдатским мешком,По шпалам железной дорогиШагает он ночью пешком.

Уж поздно. На станцию НараУшел предпоследний состав.Луна из-за края амбараСияет, над кровлями встав.

Свернув в направлении к мосту,Он входит в весеннюю глушь,Где сосны, склоняясь к погосту,Стоят, словно скопища душ.

Тут летчик у края аллеиПокоится в ворохе лент,И мертвый пропеллер, белея,Венчает его монумент.

И в темном чертоге вселенной,Над сонною этой листвойВстает тот нежданно мгновенный,Пронзающий душу покой.

Тот дивный покой, пред которым,Волнуясь и вечно спеша,Смолкает с опущенным взоромЖивая людская душа.

И в легком шуршании почек,И в медленном шуме ветвейНевидимый юноша-летчикО чем-то беседует с ней.

А тело бредет по дороге,Шагая сквозь тысячи бед,И горе его, и тревогиБегут, как собаки, вослед.

1948

Самовар

Самовар, владыка брюха,Драгоценный комнат поп!В твоей грудке вижу ухо,В твоей ножке вижу лоб!

Император белых чашек,Чайников архимандрит,Твой глубокий ропот тяжекТем, кто миру зло дарит.

Я же — дева неповинна,Как нетронутый цветок.Льется в чашку длинный-длинный,Тонкий, стройный кипяток.

И вся комнатка-малюткаРасцветает вдалеке,Словно цветик-незабудкаНа высоком стебельке.

1930

Воспоминание

Наступили месяцы дремоты...То ли жизнь, действительно, прошла,То ль она, закончив все работы,Поздней гостьей села у стола.

Хочет пить — не нравятся ей вина,Хочет есть — кусок не лезет в рот.Слушает, как шепчется рябина,Как щегол за окнами поет.

Он поет о той стране далекой,Где едва заметен сквозь пургуБугорок могилы одинокойВ белом кристаллическом снегу.

Там в ответ не шепчется береза,Корневищем вправленная в лед.Там над нею в обруче морозаМесяц окровавленный плывет.

1952

Детство

Огромные глаза, как у нарядной куклы,Раскрыты широко. Под стрелами ресниц,Доверчиво-ясны и правильно округлы,Мерцают ободки младенческих зениц.На что она глядит? И чем необычаенИ сельский этот дом, и сад, и огород,Где, наклонясь к кустам, хлопочет их хозяин,И что-то, вяжет там, и режет, и поет?Два тощих петуха дерутся на заборе,Шершавый хмель ползет по столбику крыльца.А девочка глядит. И в этом чистом взореОтображен весь мир до самого конца.Он, этот дивный мир, поистине впервыеОчаровал ее, как чудо из чудес,И в глубь души ее, как спутники живые,Вошли и этот дом, и этот сад, и лес.И много минет дней. И боль сердечной смутыИ счастье к ней придет. Но и жена, и мать,Она блаженный смысл короткой той минутВплоть до седых волос всё будет вспоминать.

1957

Лесная сторожка

Скрипело, свистало и выло в лесу,И гром ударял в отдаленье, как молот,И тучи рвались в небесах, но внизуЦарили затишье, и сумрак, и холод.В гигантском колодце сосновых стволов,В своей одинокой убогой сторожкеЛесник пообедал и хлебные крошкиСмахнул на ладонь, молчалив и суров.Над миром великая буря ходила,Но здесь, в тишине, у древесных корней,Старик, отдыхая, не думал о ней,И только собака ворчала унылоНа каждую вспышку далеких зарниц,И в гнездах смолкало селение птиц.

Однажды в грозу, навалившись на двери,Тут зверь появился, высок и космат,И так же, как многие прочие звери,Узнав человека, отпрянул назад.И сторож берданку схватил, и с окошкаПружиной метнулась под лестницу кошка,И разом короткий ружейный ударПотряс основанье соснового бора.

Вернувшись, лесник успокоился скоро:Он, видимо, был уж достаточно стар,Он знал, что покой — только призрак покоя,Он знал, что, когда полыхает гроза,Все тяжко-животное, злобно-живоеВстает и глядит человеку в глаза.

1957

Одиссей и сирены

Однажды аттическим утромС отважной дружиною всейСпешил на кораблике утломВ отчизну свою Одиссей.Шумело Эгейское море,Коварный туманился вал.Скиталец в пернатом убореЛежал на корме и дремал.И вдруг через дымку мечтаньяВозник перед ним островок,Где три шаловливых созданьяПлескались и пели у ног.Среди гармоничного гулаОни отражались в воде.И тень вожделенья мелькнулаУ грека, в его бороде.Ведь слабость сродни человеку,Любовь — вековечный недуг,А этому древнему грекуВсё было к жене недосуг.И первая пела сирена:«Ко мне, господин Одиссей!Я вас исцелю несомненноУсердной любовью моей!»Вторая богатство сулила:«Ко мне, корабельщик, ко мне!В подводных дворцах из бериллаМы счастливы будем вполне!»А третья сулила забвениеИ кубок вздымала вина:«Испей — и найдешь исцеленьеВ объятьях волшебного сна!»Но хмурится житель Итаки,Красоток не слушает он,Не верит он в сладкие враки,В мечтанья свои погружен,И смотрит он на берег в оба,Где в нише из каменных плитСупруга его Пенелопа,Рыдая, за прялкой сидит.

1957