Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982 - Леонид Гурунц

Каждая минута, проведённая на больничной койке, кажется мне не потерянным временем, а приобретением. Она даёт мне возможность на досуге подвести итоги прожитой жизни.

Итоги пережитого! Разве всё то, что пронеслось над твоей головой, через что ты прошёл, можно втиснуть в скупые строки? Жизнь каждого из нас, если ты не холуй и не бизон, – это сплошные преодоления, землетрясения души, разные голгофы…

За месяц до инфаркта я побывал в Ашхабаде – был приглашён на съезд писателей Туркмении.

Признаться, я был очень обрадован этому приглашению. В Ашхабаде жил один из сыновей дяди, Артавазд Оганесян. Сюда его занесло после многих скитаний по белу свету. Бежал из села во время раскулачивания. Сейчас ему без малого пятьдесят. Ветеран войны. Работает шофёром. Ещё крепкий, ладно сбитый мужик. У него четверо сыновей. Все они в отца – ладные, крепкие.

Низкий поклон Туркмении, её людям. Двоюродный брат жил хорошо. Две комнаты в новом доме. Достаток. Дети. Внуки. Небольшой садик с виноградником. Но его, Оганесяна, неудержимо тянуло домой, в Норшен.

Год тому назад он обратился с письмом в правление колхоза с просьбой принять его с сыновьями в колхоз. Ему отказали. По какому-то завалящемуся закону, запрещавшему семьям кулаков возвращаться в своё село.

Подумать только: четверо молодых ребят, отменных работников, да плюс к ним ещё нестарые родители, все шесть человек, изнывают от тоски по родному дому, родному краю, а колхоз бедствует от безлюдия, от отсутствия рабочих рук. К тому же разваливается отцовский дом, в котором никто не живёт. Некогда красивый дом, превращенный в труху, развалюху. И таких покинутых домов в Норшене не один, не два. Числа им нет.

Когда началась война, никто не вспомнил, что Оганесяны бывшие кулаки. Им, как и всем, вручили повестки. В один день все четверо братьев были мобилизованы. Никто до этого не интересовался их судьбой. Как росли они, малые дети, которым проходу в жизни не было, которыми помыкали кто как мог? Но, брошенные на произвол судьбы, они не сломались, каким-то чудом выжили, не став ни ворами, ни подлецами. Все четверо братьев, не помня зла, пошли защищать Родину. Воевали яростно, как подобало воевать честным сынам своей страны, своей Отчизны.

Один из братьев, Анушаван Оганесян пал смертью храбрых в боях. Трое других вернулись с орденами. За всё время войны никто не напомнил им об их кулацком происхождении. Им доверяли и автомат, и пушку, и миномёт. Но вот война кончилась. И снова о давно почившем отце вспомнили…

Но вернёмся в Туркмению.

На другой день вместе с Артаваздом отправились на базар. Я люблю восточные базары. Торговые ряды ломились от фруктов, зелени, арбузов, дыни.

В проходе к овощному ряду, у стенки я увидел пожилого кряжистого мужика, продающего розы. Старик, несколько стесняясь, предлагал проходящим свой товар. По говору я сразу определил: наш, карабахский.

– Что же, отец, бросил всё и приехал в такую даль? На своей земле можно было, наверное, заняться более нужной работой?

Старик напустился на меня. Зло, беспощадно, словно ненароком я задел его за самое больное.

– Это я бросил? – почти в иступлении кричал старик.- Ты у тех спроси, что меня «ушли»! У тех, кто взашей прогнал мою семью с родной земли.

Несколько успокоившись, добвил:

– Из нашего села Шушикенда здесь проживает сто четыре семейства. Поговори с ними. Они тебе скажут что и как.

Я не задал других вопросов, но понял всё.

Было от чего за многие многие годы бежать из Карабаха. Беженцев из Карабаха я видел в Ташкенте, Душанбе, добрались они и до Алма-Аты, Караганды, Семипалатинска, Петропавловска.

При слове «Шушикенд» лицо моего собеседника осветилось изнутри. И я подумал, не мог не подумать, что бы мог сделать этот ещё крепкий мужик, оторванный от родной земли, что могли сотворить все сто четыре семейства у себя дома, в своём Шушикенде, Шуше, не будь над ними тени Сталина. Кеворковы не на голом месте выросли.

Сын мой служил в армии. В мирное время. Он художник, до службы в армии успел закончить художественный институт. В части попался ему земляк, из Ленинакана, невежда и неуч. Однажды, в минуту откровения, он признался сыну: «Вот вернусь домой, сделаюсь спектором». Он так и сказал: «спектором».

Сын только посмеялся над мечтой своего злополучного земляка и забыл о нём… Но через год или два после службы они снова встретились. И что же вы думаете: художник пока не у дел, квартиры нет, полотна его ещё не признаны, он испытывает нужду. А вот тот, кто-таки стал «спектором», у него две машины – рабочая и «выходная», деньгам счёта не знает. Правда, он теперь называет себя инспектором. Прогресс!

Диву даёшься, как это при таком разгуле идиотизма, когда все вокруг будто сговорились из человека вытровить человека, обезличить его, оскопить, вдруг попадается кто-то нормальный, способный сказать: «я так не думаю». Редкостный реликт среди зыбучих песков пустыни.

Об одном таком человеке, я хочу рассказать.

Когда моего дядю Арутюна Оганесяна раскулачивали, сыну его Артавазду было десять лет. Да, все братья были несовершеннолетние. Изгнанные из родного села, некоторое время они ютились у сестры Амест, которая жила в Степанакерте. Дядя не представлял, какое горе несут они дочери и её мужу своим появлением в их доме. Муж Амест Баграт Барсегян, коммунист, работал учителем, преподавал в школе и в техникуме. Баграт немедленно был вызван в райком.

– Кто из посторонних живёт у тебя? – без обиняков спросили его.

– Тесть со своей семьёй. Они мне не посторонние.

– Кто же он, твой тесть? Твои «непосторонние»? – с издёвкой переспросили его, хотя им всё было уже известно.

Такой допрос возмутил учителя, но он спокойно ответил:

– Арутюн Оганесян.

Дядю по имени знали во всём Карабахе. Он был крупным виноделом и добрейшим человеком.

– Так, приютил матёрого кулака? – жёстко сказали ему.

– Я не мог оставить на улице стариков. Да и детей жалко.

– Жалко. А своё партийное лицо где спрятал? Жалеешь кулаков? А партбилет свой не жалеешь? Случаем, не перетягивает он у тебя карман?

Учитель от негодования потемнел лицом. Но, сдержав гнев, спросил:

– Что предлагаете делать?

– Изгнать посторонних.

– Я этого сделать не могу, – глухо, но твёрдо отрезал учитель.- Дети малые, старики…

В один день учитель лишился работы и партбилета.

Жертвой этой истории стала Амест. Не перенесла беды, свалившейся на мужа, на семью, тяжело заболела, её сразил паралич. Двадцать лет прожила, прикованная к постели. Ухаживать за ней за больной было трудно. От неё устали все: мать, сестры, братья. Не уставал лишь муж. Бывший учитель, бывший коммунист, ночной сторож Баграт Барсегян. И не помню, чтобы он когда-нибудь жаловался на свою судьбу.

Я был на похоронах Амест. Какое было скопление народа! Пришли и убийцы проводить свою жертву в последний путь. Мне показали того, кто когда-то отобрал у Барсегяна партбилет.

Я смотрел на него и думал: нет, друзья мои, кеворковы не сегодня родились.

Мечтаю написать о замечательном человеке Баграте Барсегяне, не давшем превратить себя в игрушку в руках одержимых самодуров и бездушных проходимцев.

К четырем часам лечащие врачи уходят. Остаётся только дежурный, который заглядывет в палату либо по вызову, либо один раз под вечер. А часы инъекции, разных процедур мы знаем назубок. С конспирацией полный порядок. Достаю тетрадь. Снова я во власти воспоминаний. Снова перед моими глазами Карабах, его судьба, его боль, надежды – всё то, что до краёв переполняет меня.

К слову сказать, не думайте, что о Карабахе существует какое-то предвзятое мнение. Ничего подобного. Весь мир знает о рассечённой на две половинки маленькой Осетии, об их мечте объединиться, о проблеме Абхазии…И никому не удаётся решить свою проблему. Это не случайность. Поговорка верна: пока есть волки, нужны и овцы.

Я помню первого секретаря обкома Карабаха Арменака Каракозова. Помню его окружение: Мукуч Арзанян, Шаген Погосбекян, Гайк Арустамян. О каждом из них можно написать книгу. Всех их не стало в один день. У Сталина были длинные руки, он доставал каждого, будь он за тридевять земель. Кровь у нас лилась широкой рекой.

Мне могут возразить: позвольте, что же над Кеворковым нет власти, он так и будет творить беспредел? Формально власть существует. И права граждан защищены законом, Коституцией. Но также формально. Любой власть имущий может перекроить и закон, и Конституцию по своему разумению, на свой рост, и ничего ему не будет. Как в известном восточном речении про пройдох-торгашей: “Вывешивают баранью голову, а торгуют собачьим мясом”.

Индира Ганди чуть не поплатилась президентским креслом за нарушение Конституции. А Никсон на Уотергейте просто погорел. Чуть не угодил за решётку.

Алиев – сам себе судья, сам себе власть. Все законы, вся Конституция в его кармане. Давно узурпировал их. Узурпировал правду, справедливость.