К свету (Льды возвращаются - 3) - Александр Казанцев

Я заволновалась. Сестра дала мне зеркальце. Я попудрилась, ужасаясь своему виду.

Ординатор словно в ответ сказал:

- Он едва ли сможет рассмотреть вас. Он чуть тлеет!..

Боже мой!.. Буров... и тлеет!..

И все-таки я даже намазала губы, сделала такую прическу, какую Буров больше всего любил, "помпейскую", как он говорил, - высокую, зачесанную с затылка наверх.

Кресло на колесах уже ждало меня. Ординатор легко взял меня на руки и посадил в него. Он был очень силен, этот жилистый "лейтенант", как я его мысленно прозвала.

Он покатил меня по знакомому коридору с пальмами. Здесь мы "тайком" встречались когда-то с Буровым.

Меня ввезли в его палату.

Под одеялом лежал огромный человек, но на подушке виднелось лишь подобие лица, напоминая скорее кость... И свет еще падал на подушку так, что глазницы казались черными и пустыми.

Кресло поставили рядом с кроватью. Мне помогли наклониться. "Лейтенант" тактично ушел. Остались только старушка няня и моя медсестра. Она не отходила от меня и, я уверена, не была ни лейтенантом, ни старшиной. Женщина о женщине судит безошибочно.

- Буров, - тихо сказала я, - вы слышите... ты слышишь меня? Я пришла.

Его губы шевельнулись. Мне показалось, что он хотел сказать:

- Спасибо, родная...

Слезы мешали мне смотреть. Я сжимала его высохшие руки.

- Буров, все было неправда в том, что я говорила тебе, все! - с жаром сказала я.

Он открыл глаза. Они были живые, они улыбались. Он был счастлив.

Я не лгала, но он понял меня по-своему. Может быть, он вспомнил мои слова о том, будто он не нужен мне, что будто я не люблю его...

И я поцеловала его в жесткий костяной лоб, поцеловала по-женски, так, чтобы почувствовал...

Он посмотрел на меня радостно, потом сощурился. Его взгляд стал проницательным. Я поняла, что сейчас он хочет знать все.

И тогда я наклонилась и стала говорить ему. Я знаю, никто не позволил бы мне этого сделать, если бы я спрашивала разрешения. Но никто не посмел и остановить меня.

Только он мог меня слышать, только ему я говорила. Я торопилась, я перескакивала с одного предмета на другой, но я хотела открыть перед ним всю себя.

- Буров, я никогда не стала бы этого говорить, чтобы оправдаться, чтобы избежать казни... Я бы гордо промолчала... Меня могли бы простить. Но тебе не надо меня прощать, тебе не за что меня прощать... Разве только за то, что я бежала от тебя... Хотя я и была, как все теперь скажут, шпионкой, приставленной к тебе, выдающемуся ученому.

Он испуганно посмотрел на меня. Я поцеловала его руку. И я продолжала, не давая ему опомниться, не позволяя ему протестовать:

- Я виновата только в том, что люблю тебя, Буров, во всем остальном я не виновна перед тобой, я не предала тебя! В Америке... Да, да, в Америке я носила свою фамилию княжны Шаховской. Меня только называли там Сехевс, коверкали мое имя. Я там родилась, там выросла, была рядовой американкой. Но что-то было во мне для них чужое. Что-то во мне не хотело мириться с интересами подруг по колледжу, которые состязались друг с другом в познании всех сторон жизни... Мне хотелось видеть будущее иным, современность казалась мне душной. Дед воспитывал меня для подвига. И я хотела совершить подвиг, но вовсе не тот, которому он собирался меня посвятить. Он носился с мертвой идеей вернуть великий русский "народ-богоносец" на тропу, с которой он свернул в несчастные для деда дни революции, выбросившей его за океан. Я должна была стать русской Жанной д'Арк, Марфой-посадницей или еще не знаю кем... Я не возражала деду, я ведь его любила со всеми его причудами и заблуждениями... А сама я хотела быть с русским народом на том его пути, который он выбрал. В Америке тогда коммунисты подвергались гонениям. Коммунистическую партию пытались запретить, объявить вне закона. И я хотела быть с этой партией... Но так, чтобы принести ей особую пользу... а не просто страдать вместе со всеми. Я была гордячка, Буров. Вот за это можешь меня не прощать. В голове у меня бродили безумные идеи под стать дедовским... И они окончательно созрели, когда я слушала в Бруклине на митинге в одном из скверов речь красного сенатора Майкла Никсона, Рыжего Майка... Он говорил, что Коммунистическую партию в Америке нельзя запретить, что это поведет лишь к тому, что появится еще больше тайных коммунистов. И я решила стать такой коммунисткой, служащей всему коммунистическому движению в мире! Моей горячей, набитой романтикой голове казалось, что подлинный подвиг - это бескорыстный, никому не известный, тайный... Я решила по-особенному стать полезной делу, которому хотела служить... И помочь в этом, сам того не зная, мог дед. Нужно было только для виду согласиться пойти его путем. Этот путь привел меня в шпионскую школу, где из меня готовили разведчицу, диверсантку, резидентку... Кто поймет, какая сила требовалась от меня, чтобы решить играть в жизни эту тройную роль!.. Считалось, что у меня для этого есть все необходимое: великолепный русский язык, который так хранили в нашей семье, знания физики, внешняя привлекательность и фантастическая преданность идее... Они были правы! Я была действительно фантастически предана тому, что задумала, но только не тому, что задумали они! Я не знала, смогу ли вынести всю тяжесть тайной игры... У меня было слишком много слабостей. И первая из них - склонность к авантюризму... К тому же я воображала, что влюблена... Я считала, что во имя идеи должна разом порвать с этим человеком. Считала, что для этого достаточно умения попасть пулей в апельсин на лету... Но... К тому же он встретился со мной уже на пути сюда... Я просто решила проститься через него с миром, который покидала. Он был для меня символом этого мира. Я позволила себе оставить лишь одну нить, связывающую меня с прошлым. Мы глупо венчались с ним под звездами. И все это опять выдумала я. Его звали так же, как и нашего сына, которого ты, Буров, хотел усыновить. Я слишком высоко тебя ставила, чтобы допустить это!.. Ты поймешь меня, Буров? Рубикон был позади. Я оказалась в вашей стране. Все было сделано безукоризненно. Со мной была моя дублерша, давняя резидентка, моя руководительница и связистка. Я ее ненавидела, своего подлинного врага, но должна была прежде всего перед нею играть свою тройную роль. При всей сложности этой роли цель моя была проста. Тайная коммунистка, о существовании которой не знал никто, кроме меня самой, стала "антикоммунистической псевдоразведчицей", для того чтобы дезинформировать своих боссов. И я могла это делать через их же систему, с помощью их же сотрудницы Марты, Я играла... я играла для тех, кто меня окружал и даже любил, играла для них роль молодой обещающей ученой, беззаветно преданной тебе, Буров, моему руководителю. И я не лгала, исполняя эту роль. Одновременно я играла перед Мартой и ее боссами роль шпионки, делая вид, что выполняю грязное задание, находясь в центре советской научной мысли. Я должна была уверить боссов, что справлюсь с этим мрачным делом. И я сумела это сделать. Я послала им сообщение об открытой тобой "Б-субетанции"... Но я сделала это, зная с твоих же слов, что это открытие в решительную минуту будет обнародовано. Так и случилось. Я не принесла никому вреда. А мои боссы поверили мне, оценили своего тайного агента. Теперь требовалось лишь усыпить враждебную Марту. Ради нее я стала писать письма деду, зная, что она непременно прочитает их. Я разыграла роль неустойчивой, сбитой с ног разведчицы... Марте стоило большого труда направить меня на нужный ей путь, заставить продолжать свою шпионскую деятельность. И я продолжила работу с тобой, едва только поняла, что могу принести тебе пользу. А Марта отныне передавала с помощью своих телепатических сеансов или другим путем тщательно продуманную мной дезинформацию. Я гордилась, что вожу их за нос... Это было опасной игрой. Провал любой из трех моих ролей грозил концом... А я всей душой стремилась к тебе, огромный, сильный Буров. Но не считала себя вправе на это... Ведь я воображала, что совершаю подвиг, сила которого в том, что он останется неизвестным. Если я говорю все это тебе сейчас, то только потому, что мы оба обречены и вовсе не требуется, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, поверил мне... И я не могу не говорить. Я хочу, чтобы ты понял меня до конца, знал бы меня такой, какой не знал ни один человек на Земле...