Легенды - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Душно ей было в своём дворце, и во сне Кара-Нингиль шептала те ласковые слова, которые душили её. Но идти в третий раз к нему она не решилась: зачем напрасно мучить бедного недоступным призраком? А если он ждёт её? По крайней мере, нужно же ему сказать, что Кара-Нингиль не согласна отпустить к нему свою любимую и самую преданную аячку.

С этими мыслями Кара-Нингиль шла в третий раз в Баги-Дигишт, но при входе стража загородила ей дорогу.

― Джучи-Катэм не велел пускать никого...

― Даже и меня? Вы знаете, кто я...

― Даже и тебя, царица.

― А, так вот как... ― прошептала пристыженная Кара-Нингиль, и глаза её засверкали небывалым ещё огнём.

VIII

Джучи-Катэм был схвачен и заключён в Летафет-Намех. Он сделался таким же узником, как и Аланча-хан.

― Кто меня велел схватить и за что? ― спрашивал он, оглушённый всем случившимся.

― Сама царица.

― Не может этого быть! Дайте мне случай переговорить с ней, и царица увидит, что я страдаю невинно!.. Я всегда желал ей одного добра.

Но Кара-Нингиль не пожелала видеть Джучи-Катэм, а только послала к нему Алтын-Тюлгю сказать, что царица может поступать, как хочет, и каждый ослушник её воле понесёт достойное наказание. Ничего не ответил Джучи-Катэм, а только низко опустил свою голову: вот награда за его верную службу и преданность.

Все ждали, кого назначат на место Джучи-Катэм, и какой счастливец приблизится к царице, но Кара-Нингиль хотела показать, что она настоящая царица и всеми государственными делами может править одна. Её воля ― закон для всех.

Теперь путь в Баги-Дигишт был открыт, и Кара-Нингиль могла отправляться туда, когда хотела. Эта свобода сначала даже её немного смутила, и она точно не решалась воспользоваться ею, как долго сидевшая в клетке птица, которая расправляет крылья, прежде чем унестись в небо. Ей было совестно пред Ак-Бибэ и другими женщинами. Но её так и тянуло в Баги-Дигишт: наверное, Аланча-хан ждёт её и скучает. Он действительно ждал и, когда она пришла, по-прежнему, скромною аячкой, он умоляюще протянул руки:

― Мне казалось, что я умер, пока не видел тебя, ― ласково шептал он. ― Ну, что Кара-Нингиль? Чем больше я думаю, тем больше мне хочется увидеть её... Я знаю про неё всё; она первая красавица во всём государстве.

― Ты красивее её, Аланча-хан... Но твоя красота, как спрятавшееся за тучами солнце. Потом Кара-Нингиль глупа... Когда я ей сказала о твоём желании иметь в услужении аячку, она ответила: иди к нему и сделай всё, чтоб он не скучал.

― Нет, она мудрейшая из всех женщин!.. Значит, ты будешь приходить ко мне каждый день?

― О, нет... Я могу приходить только иногда, но оставаться здесь не могу. Кара-Нингиль сказала: "Ты идёшь к нему чистою девушкой и такою же возвратишься, а иначе я тебя казню".

Аланча-хан только засмеялся, а Кара-Нингиль опустила глаза. Каждый раз, когда она приходила к нему, он начинал её расспрашивать про царицу, точно влюблённый. Сердце Кара-Нингиль усиленно билось, но она не открывала своего настоящего имени. Когда Аланча-хан скучал, она рассказывала ему сказки, те сказки, где влюблённые не узнавали друг друга, а злая судьба смеялась над ними. Все свои мысли и чувства Кара-Нингиль передавала в этой форме и наблюдала, какое действие они производят на Аланча-хана. Когда она входила в Баги-Дигишт, то совсем изменялась, ― гордая царица оставалась у ворот сада, а здесь была скромная девушка, боявшаяся каждого ласкового взгляда.

Случилось то, что равняет всех женщин. Когда Аланча-хан в первый раз обнял и поцеловал Кара-Нингиль, она задрожала, как подстреленная аргали, и только прошептала:

― Что ты делаешь? Что я скажу Кара-Нингиль?

― Скажи ей, что я так хочу.

Кара-Нингиль едва вырвалась из его объятий и долго не показывалась в Баги-Дигишт. Зачем он поцеловал её?.. Этот поцелуй точно ожог её, и, просыпаясь ночью, она протягивала руки невидимому Аланча-хану. Конечно, он мог поцеловать простую аячку, но гордость царицы Кара-Нингиль была оскорблена. О, она его любит, но он никогда не должен знать об этом!

В следующее свидание Кара-Нингиль, сказала Аланча-хану:

― Я бедная девушка, и ты меня оскорбил своим поцелуем!

― Я тебя люблю, аячка, ― отвечал Аланча-хан.

― О, разве такая бывает любовь?.. Тебе скучно здесь сидеть одному, вот ты и приласкал аячку. Но ты забыл, что обманываешь Кара-Нингиль, которая тебе верит. Твоя любовь погубит меня, как солнце выжигает весеннюю траву в степи. Если бы ты был ханом, то как Узун-хан каждый год собирал бы со всего государства самых красивых девушек и запирал бы в своих садах. Это несправедливо, и это не любовь.

― Милая девушка, власть портит людей, но сейчас я знаю только одно, что люблю тебя, и больше не знаю ничего... Если бы я был ханом, то сделал бы тебя своею женой.

― А если бы к тебе пришла сама Кара-Нингиль?.. Ты забыл бы и меня, и всех на свете.

― Она ― жена моего отца.

― Только по имени... Она осталась чистою девушкой и гордится этим. И если бы Кара-Нингиль пришла к тебе, сама царица Кара-Нингиль, и сказала бы, что люблю тебя... О, ты забыл бы меня!

― Никогда! ― повторял Аланча-хан и протягивал умоляюще руки, точно так, как Кара-Нингиль видела его во сне. ― Если бы я был ханом, я прежде всего казнил бы Кара-Нингиль... Я её ненавижу.

― А зачем ты так часто спрашиваешь меня о ней?

― Потому, что ты так её расхваливаешь. Случилось то, что бывает с красивыми и некрасивыми девушками. Кара-Нингиль провела целую ночь в Баги-Дигишт и утром горько плакала.

― Что я скажу теперь Кара-Нингиль? ― повторяла она, не слушая утешений Аланча-хана. ― Я обманула её... Она будет теперь презирать меня. Как я покажусь к ней на глаза?

― Оставайся здесь, ― просил хан. ― Или подговори стражу и бежим.

Кара-Нингиль-аячка ревновала теперь Аланча-хана к собственной тени, к той неприступной