Газета Завтра 308 (43 1999) - Газета Завтра Газета

И вот лежу третий час на столе, чувствую, что первое радостное возбуждение моего сердечного кудесника Василия Васильевича прошло. Сердито спрашивает у меня: “Что молчите? Как реагируете? Какая боль? И не закрывайте ни в коем случае глаза, чтобы я мог видеть, вам хорошо или очень хорошо!” Какая-то боль была все время, еще бы, двигать туда-сюда по аорте, а потом и по сердечным сосудам не такой уж худенький зонд нельзя незаметно. Но ведь и к боли привыкаешь, такой уж человек терпеливое создание, потому и выживает назло всем динозаврам прошлого и будущего. А особенно наш русский человек... Но жить болью неинтересно. Это участь Людмилы Петрушевской или Анатолия Курчаткина. Ее замечаешь, когда она усиливается. “Больно”, — выдыхаю Василию Васильевичу. А через минуту добавляю: “Все, боль прошла”. Увы, прошла, потому что прочистить, пробить второй сосуд не удалось, установить второй стент, вторую спираль, дающую путь еще одному потоку крови через сердце, при всех стараниях кардиолога не удалось. Пока мой сердечный счет на этом столе 1:1, как в матче России и Украины. Но я все-таки Бондаренко, как-никак с украинской горячей запорожской кровью. И ничья, может быть, тоже, как и в этом футбольном матче, в мою пользу?..

Опять вспоминаю отца с его больным сердцем и больной судьбой, свою поездку с сыном к нему на родину, его стойкость в жизни и его удаль. Не знала моя мама, шестнадцатилетняя выпускница архангельского педучилища, приехавшая преподавать в сельскую школу на самый берег Белого моря, где-то в окрестностях Кеми, что гарцует перед ней на лихом скакуне недавно освобожденный зэк. Так и оставшийся работать одним из руководителей стройки на том участке железнодорожной линии Мурманск — Вологда, где учила детвору коренная поморка из славного рода Галушиных. А он тоже пугать зэковскими рассказами юную учителку не спешил, ее сердце завоевывал. Дорогу эту стратегическую построили, а после освобождения Петрозаводска от финнов туда отца и перевели. Так и обосновался украинско-поморский род Бондаренко в городе великого Петра.

А ведь и в Архангельск в этот раз не за инфарктом и не на встречу с кардиореаниматологами я ехал, вез семидесятишестилетнюю мать на последнее прощальное свидание с родными местами, на встречу с еле-еле живущей старшей сестрой Марией, на могилки ее отца и матери на старинном кладбище, увы, заросшие травой и бурьяном, к памятнику в центре Холмогор, установленному в честь подвига ее брата Героя Советского Союза Прокопия Галушина. Уже и пресса собиралась с нами пообщаться, уже собирался встретиться с губернатором области Ефремовым, убедить его восстановить на кладбище могилу матери Героя и еще восьмерых братьев, погибших на всех фронтах, от финской войны 1939 года до последних боев с эсэсовцами в Венгрии в апреле 1945 года... Матери дали жизнь миллионам парней, а те спасли нас всех... И все это неужели ради того, чтобы на запущенном кладбище я чуть не наступил на сгнившую табличку о том, что здесь похоронена мать Героя?

Неужели гниет память у русского народа? Неужели так всем все равно? Одна из простых и совершенных истин — память. Может, потому и рухнуло наше будущее, что о прошлом забывать стали, поплевывать в него. А случись что с каждым из нас, лежишь на операционном столе и — вспо-ми-наешь... память семьи, память рода, память нации, память государства.

В АРХАНГЕЛЬСКЕ КО МНЕ в палату приходил молодой и энергичный, уверенный в себе парень. Познакомились. Саша Тутов. Сам из Котласа, закончил в Архангельске медицинский институт, поработал в больнице, стал зав.отделением, психоневролог. Заодно выпустил уже три книги фантастики, с каждой набирая качество, и сегодня, несомненно, став одним из лучших молодых фантастов. К тому же лет десять Саша занимается спортивными единоборствами и проводит в своей области турниры русского единоборства. Сейчас он выбран в областную думу и выдвигается в своем родном округе в Государственную думу России. Он успел, к тому же, повоевать в Сербии, вот уж на все руки от скуки... Дай Бог ему не сломаться. И дай Бог России побольше таких молодых лидеров! Нечего надеяться на запутавшуюся в политиканстве Москву, пусть берут инициативу в свои руки. Кстати, решил он с афганцами, не дожидаясь поддержки военкомата и областных властей, взять под свой контроль и могилу моей бабушки Веры Ильиничны Галушиной.

...Операция все еще длится, вливают какие-то новые растворы в артерии, прочищают третий извилистый засоренный сосуд. Все в антирадиационных фартуках, ибо мощным рентгеном непрерывно просвечивают по очереди все сосуды, я уж свою радиацию буду вымывать из себя попозже, когда выздоровлю, хорошим красным вином. Усталый Василий Васильевич просит еще раз повернуть голову в его сторону, или, добавляет он, “... чем на меня смотреть, смотри на наших девушек”. И то верно, в институте очень много красивых и врачей, и сестричек. Разве что кардиохирурги — одни крепкие мужики, единоборцы. Но как я успел заметить, и в Архангельске, и в Москве самые молоденькие и красивые сестрички, как правило, работают в реанимации. От них, изящных и нежных, зависит наша беспомощная жизнь. Работа, наверное, самая тяжелая, со временем умудренные опытом сестры переходят в отделения, где поспокойнее, меньше крови, мучений и смерти. Каково им, совсем молоденьким, набираться страшного, но столь нужного опыта в реанимационном отсеке? Вообще, видя врачей в деле, больше начинаешь их уважать: все-таки там не место равнодушным. Без денег, конечно, нельзя, но там еще раз постигаешь, что не хлебом единым жив человек...

Они, как солдаты, как саперы, как разведчики, — когда они в деле. Переодевшись в гражданское, они как бы теряют часть своего мистического божественного облика, становятся похожими на обычных посетителей, на обыкновенных людей. И все же их жизнь — это прежде всего их деяния, даже глаза другие, движения другие, весь дух тут какой-то другой... Простой, нищий дух... Где нет эмпиреев, нет подтекстов, нет двойных смыслов. Впрочем, по-настоящему в любом деле так. И врачи с двойным смыслом и двойным подтекстом, и военные, живущие в угоду политической и властной конъюнктуре, — лживы своей ложной сложностью.

“Блаженны нищие духом”. Как был по-настоящему прост со своими солдатами великий полководец Суворов, как был прост Александр Пушкин на ярмарках в Михайловском. Эта простота реального деяния, простота христианского общения. Аристократизм и сословность здесь ни при чем. Иной простолюдин загоняет себя в такую сложность, иной интеллигент своим многомудрием наносит такое зло себе и своему народу... Говорят, служили во время войны в одной военной газете Константин Симонов и Андрей Платонов. Один общался даже не с генералами, а как минимум с командующими, и только там, в элите, чувствовал себя самодостаточным. Другой — Андрей Платонов — тянулся к солдатскому котелку, к окопной жизни, к офицерской землянке. Он был из тех, кто “блаженны нищие духом”. Таким же был и недавно погибший поэт Борис Примеров. Он и в защите Дома Советов не рвался на этажи, где заседали Бабурин и Хасбулатов, а общался в палатках и у костров с такими же, как он, “красно-коричневыми”... Может быть, в этом смысл христианства? Совесть, не смешанная с ложью интеллекта. Все рациональное, искусственное, подтекстовое, или нынче все постмодернистское, разрушает простоту истины и простоту деяний. Есть Добро и есть Зло. Надо всеми делами простодушно стремиться к Добру, не мудрствуя лукаво. Если ты и ошибешься, но идешь по верному пути, — Бог поправит.

И так ли много простых истин, чтобы их не знать? Чем тяжелее жизнь, тем проще истины. Ибо прежде всего сама жизнь, ее существование — первая истина. Повернись лицом к смерти, а потом развернись к жизни, и многие проблемы для тебя исчезнут как несуществующие. Добро, жалость, любовь, верность друзьям. Не буду выпячивать исключительность русских качеств, ибо разные у нас и качества, но именно в русской жизни тяжело прожить без друзей. Каждого из нас в жизни хоть раз спасал от настоящей пропасти только друг... Я рад, что никогда не был лишен чувства дружбы. С детства и до сих пор. И чем старше, тем больше ценишь настоящих друзей.

ОПЕРАЦИЯ ПОДХОДИТ К КОНЦУ, в очищенный третий сосуд стент вставлять не собираются, он и без него справится, где-то на две трети, можно надеяться, операция прошла успешно... Уже пошли шуточки врачей и медсестер, уже заговорили о посторонних эпизодах, о семейных историях, чего не позволяли себе в ответственные удачные и неудачные моменты, а я вспоминаю своих друзей. Сашу Проханова, без чьей помощи не было бы ни этого стентирования, ни многого другого. Как сдружились с ним в 1978 году на совещании молодых писателей, так и идем вместе. Локоть к локтю. Прикрывая друг друга... Володю Личутина, нашего неутомимого спорщика, яростного воителя, но когда совсем всерьез — из тех же “нищих духом”, которым Бог дает возможность прикоснуться к истине слова и истине жизни... Толю Кима, лишь на Востоке, в родной Корее до конца осознавшего свою русскость и державность... Леню Бородина, дошедшего до каких-то простых истин гораздо раньше меня, с кем мне почему-то тоже всегда просто, и тоже годы и годы, сразу после его второго освобождения, нашли мы и необходимость и надежду друг в друге. И всегда рядом человек из совсем другой среды, когда-то оборонщик, потом строитель Володя Андреев, с кем сдружился еще в армии, в Козельске, строя точки третьей линии обороны Москвы. В армии дружба проста, но если ты вместе с другом и через тридцать лет — значит еще проще и надежнее...