Безукоризненное деловое соглашение - Джуд Деверо

Когда он остался в нижнем белье, она откинула покрывало на кровати и почти толкнула его на постель. Потом, как будто проделывала это тысячи раз, подоткнула одеяло вокруг него, быстро чмокнула в лоб, повернулась, задула лампу у кровати и пошла к двери.

Она уже взялась за дверную ручку, когда опомнилась — где она и что только что делала. С изумлением на лице, она повернулась. Коул, подложив под голову здоровую руку, усмехался над ней с удовольствием.

Неожиданно они оба расхохотались.

— А будет мне рассказ на ночь? — спросил Коул, заставив Дори покраснеть от смущения.

— Мой отец… — начала она объяснять, но потом засмеялась и сказала: — А какую историю вы хотели бы услышать? О банковских грабителях или о картежных секретах в полдень?

— В ней будут фигурировать мои друзья? Она еще веселее захохотала.

— Если речь пойдет о преступниках, то непременно о ваших друзьях, так что ли?

Он хмуро улыбнулся:

— Вы так сказали это, будто если меня посадят в тюрьму, то это будет воссоединение семьи.

— Подозреваю, что если вы когда-нибудь даже и заглядывали в церковь, то не дальше кладбища, — отозвалась она.

Она хотела пошутить, но шутка вышла неудачной, потому что в том, что она сказала, было много истины. Ни она, ни Коул, не хотели думать, как близко к смерти он жил.

С ее стороны постели горела лампа. Лишь подойдя к своей половине постели, она полностью осознала, что находится не в родительском доме, что мужчина — не отец-инвалид. Даже не взглянув на тяжелые сумки, которыми он разделил постель, она откинула одеяло, задула лампу и нырнула в постель — спиной к нему. Через некоторое время она спросила:

— Ваши родители — приятные люди?

— Нет. — Он помедлил. — А как ваши? Любили ли вы этого тирана, вашего отца?

— Никогда об этом не размышляла. Думаю, что любила. Он был единственным родителем, которого я знала.

— Так сейчас из семьи у вас только сестра?

— Да. Но она живет далеко — через континент и океан. — Она помолчала. — И у нее муж и двое детей.

— А это значит, что вы одна.

Она не ответила, да он этого и не ждал. Поезд мчался, стуча колесами, но этот звук, казалось, завораживал их обоих. Коул думал, что сцена почти интимная, они в постели вместе, но не касаются друг друга. Он никогда прежде не проводил с женщиной в постели целую ночь: он навсегда взял себе за правило, закончив свое дело, сразу же уходить. Он нашел, что после телесных утех разум его притупляется и он может стать легкой добычей для любого преступника, желающего самоутвердиться, убив Коула Хантера. Это было новое для него ощущение — быть с женщиной для чего-то другого, не для полового акта. Он повернулся и подложил под голову согнутую руку.

— Вы спите? Я имею в виду, если засыпаете, я…

Она повернулась, чтобы взглянуть на него. От лунного света, едва пробивавшегося сквозь занавески, ее глаза были яркими и живыми.

— Я совсем не сплю. Вы хотите поговорить?

Конечно, это было нелепо и смешно. Он был человеком действия, а не слов. Да, разумеется, он мог хорошо говорить, когда в этом была нужда. Он часто пользовался словами, а не оружием, чтобы примирить спорщиков, хотя и не был тем, кто годится для праздных бесед. Но именно сейчас он был слишком возбужден, чтобы спать. Может быть, оттого, что женщина, которая для него была запретным плодом, лежала рядом. Может, оттого, что он сделал сегодня невероятное — он наконец женился. Или, может быть, потому, что он начинал любить эту женщину. А почему — только Богу известно. Она даже отдаленно не соответствовала его представлению о том, какой должна быть женщина, и до сих пор он не чувствовал желания запрыгнуть с ней в постель — чем скорее, тем лучше, а потом так же быстро разбежаться.

— Как ваше имя? Я слышал, ваша сестра называла вас Дори, но сегодня в церкви священник назвал вас по-другому.

— Эполодорайя[1]. Это греческое имя, так по крайней мере сказал отец. Он также сказал, что имя нелепое, но это было предсмертное желание матери, так что он мне дал это имя.

Он приподнялся и оперся о спинку кровати, закинув руку за голову.

— Эполодорайя. Мне оно нравится. Я рад, что ваш отец согласился на него.

— Наша повариха сказала, будто поклялась моей матери, что не отстанет от него, если он не назовет меня так, как она хотела. Мой отец не был суеверным, он просто никогда не давал другому человеку право выбора.

Коул засмеялся. Она умела даже глупые вещи сделать забавными.

— Расскажите мне о городке, которым владеете. Почему вы не советовали мне брать город в наследство?

— Лэсем — крошечный городок. Всего пара сотен жителей. Но, учитывая способ увеличения населения, я думаю, народ что-нибудь предпринимает в послеобеденное время по воскресеньям.

Коул опять засмеялся и стал ждать, когда она продолжит.

Что еще в мире может вдохновлять человека, как не признание? — думала Дори. Все эти годы, проведенные с отцом, она держалась в тени. Он просто ненавидел то, что называл ее «несущественными замечаниями». Он только хотел, чтобы она присутствовала тут, и вплоть до последнего года своей жизни он не ждал от нее, чтобы она что-нибудь делала, только бы сидела с ним рядом так, чтобы он мог ее видеть. Для того, чтобы победить невероятную скуку своей жизни, она стала наблюдать за людьми, следила за ними, пытаясь их домыслить, заполняя пустые места своим собственным воображением.

Ежедневно она выезжала с отцом в экипаже и сидела совершенно спокойно, пока он беседовал с арендаторами, отвечая «нет» на любую их просьбу. Она вдруг поняла, что наблюдает самое себя.

А вот тут был мужчина, который с удовольствием смеялся над ее наблюдениями.

— Лэсем — городок мирный. Проблем немного; собственно, я уверена, что вы найдете его скучным. Четвертого июля у нас бывают пикники. Каждый житель состоит в церковной общине. Самым интересным из случившегося за последний год было то, что шляпу миссис Ширен унесло ветром как раз тогда, когда все выходили из церкви. Шляпа улетела за реку, угодила на голову быка мистера Лестера, надевшись прямо на левый рог быка. Забавно то, что мистер Лестер пригнал этого быка через всю Монтану и хвастал, что это самое грозное и самое сильное животное в Техасе. Может, так оно и было, но уж точно невозможно выглядеть грозным, надев хорошую соломенную шляпку, украшенную вишнями и листьями глицинии.

Коул молчал, только улыбался в темноте и веселился, развлекаясь. Она умеет хорошо рассказывать. Она рассказывала о магазинах, мебелированных комнатах и пассажирах поезда.

Но, слушая ее, он сообразил, что она не участвовала ни в одной из своих историй. Все они были рассказаны с точки зрения наблюдателя. Это было похоже на то, как будто она сидела за окном, наблюдая, как течет жизнь. Она ни разу не пожаловалась, ни разу даже не намекнула, что ее жизнь — это жизнь в изоляции, проведенная с отцом, у которого не было любви для младшей дочери, но Коул услышал и то, о чем она промолчала.