Голубые цветочки - Раймон Кено

— Вы же сказали, что под конец обслужили их.

— Конечно, конечно… после того как успокоил… намекнул, что в знак особого расположения… только для них. Ну да вы знаете, что говорят в таких случаях глуповатым клиентам.

— Понятно, — сказал Сидролен.

— И все-таки чаевые они дали нищенские. Жалкие людишки! Не вашего круга, месье, нет, не вашего круга. А уж дамы — те просто-таки низкого пошиба. Так вы говорите, тройняшки? Любопытно. Никогда бы не подумал. А ведь я прекрасный физиономист.

Неожиданное появление пары клиентов избавило Сидролена от назойливого шутника и дало ему возможность спокойно расправиться с дичью и представителями грибной флоры, затем на свободе угоститься ломтиками самых разных сыров, в полнейшей безопасности посмаковать суфле с двенадцатью ликерами и, наконец, совершенно безмятежно заложить за галстук стаканчик зеленого шартреза. Потом он спросил и оплатил счет, добавив к нему несколько франков, чтобы не разочаровать метрдотеля, который поклонился ему чуть ли не в пояс. И только очутившись на улице, Сидролен впал наконец в экстаз.

— Невероятно! — сказал он вполголоса. — Высший класс!

— Что вы сказали? — спросил прохожий. Поскольку стояла кромешная тьма, Сидролен не мог признать, тот ли это самый.

— Ничего. Я разговаривал сам с собой. Привычка, знаете ли…

— Знаю, знаю, — раздраженно прервал его прохожий, — я вам уже советовал с ней расстаться, с этой вашей привычкой.

— Ну, не каждый же день у людей праздник.

— Так у вас нынче праздник? В честь чего?

— Я классно поужинал.

— Ну и что же?

— Я уж и не припомню, когда со мной такое бывало. Либо еду вообще в рот не возьмешь, либо какое-нибудь одно блюдо ухитрятся испоганить. А сегодня все было в полном ажуре. Перед каждой переменой блюд я дрожал от страха. Я говорил себе: нет, это невозможно, так не бывает. Что-нибудь да сорвется. Но я ошибся! Фазан был сочный и отлично прожаренный. Трюфели — целенькие и в меру пропеченные. Сыры — первостатейные. Тогда я подумал: ну уж суфле-то с двенадцатью ликерами — с двенадцатью, месье! — оно наверняка опадет. Ничего подобного: кругленькое, как воздушный шар, маслянистое, восхитительное. Ни к чему не придерешься. Даже шартрез — и тот оказался настоящий.

— Пф! — фыркнул прохожий, — не вижу, чему тут радоваться. Прилично поесть в дорогом ресторане — это не штука. Вы попробуйте так поесть в каком-нибудь бистро!

— Бывают дорогие рестораны, где только свиней кормить. Нет, я и вправду поражен до глубины души. Что-то тут неладно… но я не собираюсь пудрить вам мозги своими делами.

— Почему бы и нет?

— Потому что не собираюсь, и все тут.

— В таком случае, — заявил прохожий, ничуть не обидевшись, — не стану отнимать у вас время… уже поздно.

— Всех благ!

Сидролен прогуливает свое изумление по ночным улицам. Подумать только — удалось! — он просто в себя не может прийти. Он бредет вроде бы наугад, но как-то незаметно оказывается возле «Ковчега». Взяв электрический фонарик, который он обычно прячет в почтовом ящике, Сидролен осматривает загородку и не обнаруживает на ней никаких надписей.

Он охотно открыл бы рот, чтобы констатировать необычность данного факта, но не хочет рисковать: не дай Бог, опять нарвешься на того прохожего! На барже всё спокойно, всё на своих местах.

Сидролен принимает еще один стаканчик укропной настойки, чтобы разбавить ужин — все-таки чуточку тяжеловатый для него. Он размышляет, не лечь ли ему спать, или же, для лучшего пищеварения, стоит сесть в лодку и немного погрести? Но он тут же отказывается от столь гигиенического излишества и решает отдать предпочтение сну. И тут к нему обратился конь.

— Можно хоть словечко-то молвить? — спросил Сфен. — Тут ведь все свои.

И в самом деле, рядом с герцогом ехал один лишь Пострадаль на Стефе. Проводник скакал в ста туазах впереди, а остальная свита держалась сзади на почтительном расстоянии.

— Говори, славный мой Демо! — с любовью сказал герцог.

— Вы никогда не подумывали о собственной статуе?

— Ах ты, черт возьми! — воскликнул герцог. — Мне и в голову не приходило…

— Так почему бы и нет?

— В самом деле! — ответил восхищенный герцог, — почему бы и нет?!

— Разумеется, я говорю о конной статуе, — как у славного короля Генриха IV, которую мы осматривали вчера.

— Ишь размахнулся — конная статуя! Я же все-таки не король Франции.

— Мне, — заявил Сфен, — она видится именно такой: конной.

— Ага, теперь я понимаю: это тебе хочется иметь собственную статую.

— А разве я ее не заслужил? Такого коня, как я, мир не видал после Ксанфа. Да и Ксанф-то говорил только с голоса Геры, а вот мне подсказчиков не надо, я и сам найду что сказать.

— А кто такой Ксанф? — спросил Пострадаль.

Сфен даже пукнул в знак презрения к темноте Пострадаля.

Однако все же соблаговолил ответить:

— Один из скакунов Ахилла. Второго звали Балиос.

— Сфен только что перечитал всего Гомера — за три дня! — пояснил герцог.

— А мне поставят статую? — спросил Стеф.

— Во всяком случае, он тоже ее заслуживает, — сказал Сфен, который был верным другом. — Там, в «Илиаде», Балиос не разговаривает, говорит один Ксанф, а Стеф у нас наделен даром речи, значит, и ему полагается статуя.

— Но нельзя же ваять меня сразу на двух конях, — возразил герцог.

— Опытному скульптору это раз плюнуть, — ответил Сфен, большой оптимист. — Во всяком случае, давайте начнем с меня и вас. А Сфен подождет. Правда, Сфен?

Сфен не ответил, а Стеф не стал продолжать, поскольку проводник, поджидая их, приостановился. Вдали они завидели строительные работы.

— А неплохая, между прочим, мысль! — сказал герцог Пострадалю. — Я все время чувствовал, что мне чего-то не хватает; теперь я понял, чего именно: конной статуи. Как только мы вернемся в Париж, примемся за поиски скульптора.

Тут они нагнали проводника. А их самих нагнала мелким галопом и свита.

— Благородные сеньоры! — провозгласил напыщенно их чичероне, — перед вами акведук — парижская достопримечательность, наиболее посещаемая сегодня, — разумеется, после статуи нашего славного короля Генриха, четвертого, короля, носящего это имя. Работы были начаты по приказу Ее Величества королевы-матери.

— Да здравствует королева-мать! — вскричал герцог.

— Да здравствует королева-мать! — вскричали остальные.

— По окончании строительства акведук будет иметь двести тридцать один фут в длину и девяносто четыре фута в высоту. Сооружением руководит господин Саломон де Брос, архитектор.

— А статуи он случайно не изготавливает? — спросил герцог.

— Понятия не имею… и главный инженер флорентиец Томазо де Франчини.

— И он тоже нет? — спросил герцог.

— Что «тоже»? Я вас не понимаю.

— Я спрашиваю: он тоже делает статуи или он тоже НЕ делает?

— Понятия не имею.

— Как только мы вернемся в Париж, вы меня поведете к самым знаменитым столичным скульпторам.

— Слушаю и повинуюсь, мессир.

— Разве что я выпишу себе какого-нибудь итальянца…

Вернувшись к своим баранам, гид предлагает благородным сеньорам спешиться и посмотреть на работы вблизи.

— Идите, если хотите, господа, — говорит герцог, — я уже нагляделся всласть.

Пока все осматривают акведук, герцог отправляется на поиски укромного и уютного местечка. Куда ни глянь, повсюду лужайки, сады и огороды. Герцога привлекает грядка порея, которую, по его мнению, не мешало бы унавозить. Итак, он располагается на ней со всеми удобствами, как вдруг небо заволакивает тучами, поднимается ветер, разражается буря и льет проливной дождь. Герцог, едва успевший выполнить свою задачу, спешно ищет укрытие. Рядом ничего такого нет, зато вдали виднеется домик. Герцог кидается к домику, скользя по раскисшей земле, в лицо ему хлещет дождь, а потому бежит он точь-в-точь как какая-нибудь бресская пулярка, удирающая от повара. Все же в конце концов он добирается до укрытия, то есть до этого домика. Но для того чтобы домик и впрямь стал укрытием, нужна открытая дверь. Дверь же не открывается. Тщетно герцог колотит в нее: результат нулевой, а дождь по-прежнему льет ему за воротник.

Потом дождь усиливается и смывает с герцога всю грязь: никогда еще тот не бывал таким чистым; впрочем, факт этот, стань он известным герцогу, не доставил бы ему никакого удовольствия. Герцог все колотит в дверь ногами, бьет в нее плечом; наконец замок и петли уступают силе: дверь описывает траекторию в девяносто градусов и падает наземь, а сверху на нее падает промокший и разъяренный герцог.

Который, впрочем, тут же поднимается, недовольно ворча. Встряхнувшись, он озирается и видит, что попал не то в стойло, не то в конюшню, а может, в погреб или на чердак. Все погружено в полутьму, свет еле сочится через выбитую дверь, черные тучи по-прежнему застилают небо. Наконец, герцог определяет, что попал в дровяной сарай — прекрасный, битком забитый дровами дровяной сарай. Да и уголь здесь тоже имеется. Герцог тут же разрабатывает план действий.